Северные новеллы

И только тогда я развернул байдару и заработал веслом. Вскоре посудина прошуршала кожей по мелким камням. Я ступил на берег.

Это был старый эскимос с лунообразным, цвета печёного яблока лицом, вдоль и поперёк пропаханным морщинами. Реденькие, мягкие, как пух, седые волоски позёмкой струились на непокрытой голове, серебряная бородка и усы резко выделялись на тёмном лице. Но глаза из узких щёлочек поблёскивали цепко, молодо.

— Думал, однако, стрелять надо, — сказал он и скупо улыбнулся, показав жёлтые крепкие зубы.

— Здравствуй, отец… Что, келюч? — спросил я, кивнув на моржиху, которая всё ещё не успокаивалась, громко ревела возле льдов.

— Нет, не келюч, хеолох, — был ответ. — Однако, мог убить, как келюч.

Я угостил незнакомца сигаретой с фильтром. Эскимос оторвал фильтр, запрокинув голову, высыпал табак из тонкой бумажной оболочки в рот и с удовольствием стал пережёвывать его. Мы присели на борт байдары.

Рассказ старика о моржихе, которая ревела сейчас в полынье, занял не более двух минут, но за скупыми словами я увидел полную трагичности картину. Северные люди терпеть не могут пустой болтовни и умеют передать многое в немногих словах.

По весне взломанные штормами льды вышли из бухты, отодвинулись от берега, образовав широкую полынью. Но там, где бухта кончалась, припай держался истончённый, в трещинах, лёд не желал отступать, крепко цеплялся за каменистую косу. Ещё один шторм — и припай до осени расстанется с берегом.

Старик, сидя в кожаной байдаре, ловил сетью сайку — полярную треску. Течение прибило байдару почти к самой кромке льдов. По соседству, рукой подать, у подножия высокого тороса лежала крупная моржиха с детёнышем. Кассекак забавлялся: забирался на крутую и широкую материнскую спину, потом с радостным поросячьим визгом, расставив передние ласты, скатывался на лёд. Близость человека вовсе не тревожила исполинского зверя, он не обращал на него никакого внимания. Как бы полностью доверяя ему, моржиха оставила своего малыша под торосом, тяжело запрыгала к воде и шумно свалилась в океан — кормиться. Она уходила под воду на несколько минут, затем лысая, усатая, клыкастая голова появлялась на поверхности; убедившись, что детёныш её цел и невредим, вновь ныряла. Недавно родившийся пятидесятикилограммовый кассекак жалобно повизгивал, подзывая мать.

Трагическая, нелепейшая случайность — и малыш погиб. С вершины зубчатого тороса, у подножия которого лежал несмышлёныш, отвалилась подточенная солнцем глыба льда. Она угодила точно в голову малыша, и смерть была мгновенной. Вынырнувшая в очередной раз моржиха сразу же заподозрила неладное. Вонзая клыки в лёд, она выбралась на твердь, запрыгала к детёнышу. Мать и оглаживала его ластами, и поворачивала с брюха на спину, со спины на брюхо, издавая сдавленные, очень похожие на рыдания рыки. Но всё было напрасно. Ничто не могло воскресить так глупо погибшего детёныша. Она поняла это и закрутила головою, привстав на передних ластах: кто? Кто убил её малыша? Поблизости находился человек. Значит, человек! В ограниченном количестве эскимосам разрешён отстрел моржей, ни один эскимос не мыслит своё существование без национального блюда — копальгина, заквашенного мяса этого зверя, и моржиха не раз видела, как люди убивали её сородичей из длинных предметов, похожих на палки, как тянули привязанную за клыки тушу к берегу… И она с воинственным рыком свалилась в полынью, толстой клыкастой торпедой помчалась на байдару. Старик вышел в океан ловить рыбу и не захватил из дома карабин. Доплыть до берега, конечно, не успеешь: зверь быстро настигнет байдару, перевернёт посудину, сбросит человека в океан. Оставив сеть, эскимос поспешно перебрался на корму и заработал веслом, подгоняя байдару к плавучим льдам. Успел выскочить на кромку в самый последний момент, когда моржиха была на расстоянии броска. Огибая полынью, перепрыгивая трещины, человек побежал по льдинам, а зверь плыл рядом, вытягивал шею, бил по воде клыками и грозно ревел.

Чем ближе к берегу, тем тоньше становился лёд. Человек почувствовал это, потому что он начал прогибаться под ногами. Это понял и зверь. Он исчез под кромкой, чтобы через минуту головой, плечами и спиной пробить лёд в том месте, где находился человек. Но промахнулся: лёд взломался рядом со стариком. Эскимос шарахнулся в сторону и побежал зигзагами. Моржиха опять нырнула и вновь взломала лёд возле бегущего человека. Ещё одна неудачная попытка настигнуть, убить мнимого врага — и старик, наконец, выбежал на берег.

Эскимос закончил свой рассказ. Я посмотрел туда, где находилась одинокая моржиха. Она плыла вдоль кромки льдов и, вытянув шею, смотрела на отдыхавших сородичей со своими детёнышами.

Наверху раздалось картавое карканье. Из рваных клочьев тумана вынырнул крупный, иссиня-чёрный, словно обугленный, ворон. Неспешно рассекая воздух огромными крыльями, метахлюк, как называют эскимосы эту птицу, полетел в сторону Северного полюса.

Старик проводил его глазами и сказал верную эскимосскую примету:

— Метахлюк за воду полетел. Кровь учуял: нанук нерпу задрал.