Чего ей хочется, писала Лилиан, так это чтобы кто-то снова о ней заботился. Она подумала о Генри Джонсе, представила, как он обнимает ее, как их тела соприкасаются, и нарушила второе правило, спросив, не может ли он рассчитывать на условно-досрочное.
Он не ответил на вопрос, и в следующем письме она задала его снова, он опять не ответил, и она задала его в третий раз, и тогда он написал, что нет, для него этот путь закрыт.
Лилиан пала духом. Она только-только оправилась после инфекции мочевого пузыря, а вскоре после этого, одной октябрьской ночью, ее разбудил вой, и, подойдя к окну, она увидела, как ветер раскачивает деревья в лесу, и услышала, как скрипит старый вяз возле дома. Шел ливень, трава в поле переливалась, и у нее возникло чувство, будто сама земля расходится по швам и где-то в темных водах сталкиваются глыбы. Я схожу с ума, мелькнуло у нее в голове, и она распахнула окно, чтобы доказать себе обратное. Сила бури сшибла ее с ног, в окно хлынула вода, занавески забились на ветру, бумаги со стола взметнулись в воздух. Поднявшись, она услышала треск, как если бы дом вздыхал, и тут со стен рухнули картины и свет погас.
Наутро она очнулась на полу у кровати, завернутая в сырые простыни, среди луж воды и вороха бумаг. В упавшем зеркале со сколами она увидела ссадину у себя на лбу, болели бедро и запястье, но ходить, к счастью, она могла. Буря отбушевала, но мир снаружи был почти неузнаваем – половина деревьев повалены, река вышла из берегов.
Терьер – Чарли, вот как его зовут! – залаял, и тогда она выпустила его и вышла вслед за ним прямо в халате, чтобы оценить ущерб. Треск ей не приснился. Это отломилась ветка гигантского вяза, она повредила часть “парадного крыла” и трубу.
Лишь тогда Лилиан заметила, что дождь еще не кончился. Она кликнула Чарли, но тот раскопал что-то в корнях выкорчеванного дерева и на зов не приходил.
Полицейские прибыли во второй половине дня. Буря прошлась по всей долине, и теперь они проверяли, нет ли пострадавших. Лилиан опасливо поприветствовала их – как бы они ее не выселили, увидев, в каком состоянии дом. Она пообещала починить крышу как можно скорее. С ней самой все в порядке. В то крыло она все равно почти не заходит, там эта ужасная пума, принадлежавшая ее отцу, – да, он сам ее подстрелил, – но она понимает, что тянуть нельзя, и обязательно все починит. Полицейского она знала еще с тех времен, когда соседи жаловались на Роберта, его семья издавна жила в этих краях, а сам он всегда относился к Роберту непредвзято. Она хотела предложить ему чаю, но передумала: лучше ему не видеть, как давно в доме не убирались.
На следующий день к благотворительницам должен был заехать мистер Трамбулл. У Лилиан в ту пору было трое друзей по переписке: Генри Джонс, некий Уильям Блейк (где-то она уже слышала это имя), также отзывавшийся на Уилла, и Эдвард Келли. Ни Уилл, ни Эд до уровня Генри недотягивали, хотя и были лучше большинства, и она много чего знала об их невзгодах и много чего рассказывала им о своих. Она уже написала письма этой недели и теперь размышляла, не добавить ли в конце пару строк о буре, но вдруг кто-то из них посоветует ей переехать? Лишь для Генри она написала постскриптум: “Я совсем приуныла. Я уже не верю, что когда-нибудь снова увижу моего Роберта”.
Собрание проходило в часе езды от ее дома, но из-за поваленных деревьев она добиралась дольше и прибыла на полчаса позже, как раз когда слово взял мистер Трамбулл. Он привез письма от двух новых студентов, причем один из них, Харлан Кейн, запросил именно Лилиан. Раздался тихий гул голосов – несмотря на ее репутацию, Лилиан еще никогда не
Записки, говорил Трамбулл, представляют собой загадку. Их автор неизвестен, а сами они были обнаружены на полях Библии, принадлежавшей цветной семье из Канады и много лет передававшейся от поколения к поколению. Конец рассказа, убийство трех английских солдат, всегда ставил историков в тупик, а среди благотворительниц вызвал оживленную дискуссию о справедливости, за которой Трамбулл следил прямо-таки с оргазмическим педагогическим восторгом.