Сезон дождей

– У какого-то богатея жена рожала. И чуть концы не отдала, в коме оказалась, без сознания. Ребенка вытащили, а он мертвый. Так что провернул тот богатей? Купил у какой-то тетки родившегося мальца, а той, взамен, сунул своего дохляка. Жена очухалась после комы, глядит, а рядом здоровый младенец пищит.

– Ну и что? – равнодушно спросил Евсей Наумович, пытаясь обойти Афанасия.

– А то, что деньги все делают.

– Человек любил свою жену. Пошел на все. Тем более была материальная возможность.

– Это я понимаю, – кивнул Афанасий. – Только нехорошо все это, не по-христиански. Все деньги ворочают. Походите по Невскому. Кроме Елисеевского – ни одного продуктового магазина. Кругом меха, бриллианты и аптеки, в которых цены за каждое лекарство – удавиться легче, чем купить. Все куплено-перекуплено. А все эти демократы-хитрованы, бывшие комсомольские вожди, для себя замастырили.

Евсей Наумович остановился. Лишь сейчас он заметил, что у Афанасия глаза разного цвета.

– И откуда ты это узнал? О той истории в роддоме?

– Пока я справку дожидался, секретарша главврача кому-то по-телефону рассказывала, хвастала – какие дела за деньги проворачивают. А вы думаете, что художники свое откричат! Да никогда. Все куплено-перекуплено.

Снегопад возник из ничего. Небо сияло чистой прозрачной голубизной, и вдруг снежок – вялый, легкий, необязательный. Но пока Евсей Наумович шел от Малой Морской до Михайловской улицы, он падать перестал. Так же неожиданно, как и начал. В прозрачном, точно протертом воздухе высокая фигура приятеля виделась особенно четко. Эрик Михайлович стоял у входа в подземный переход метро и читал какую-то книгу.

Евсей Наумович ускорил шаг. Мысли, что разъедали душу – затмевая даже визит к следователю, – мысли эти с новой силой охватили Евсея Наумовича. Они не оставляли его с момента откровения Лизы. Знала бы эта девочка, как огорчила Евсея Наумовича своей простодушной доброжелательностью. И сейчас, направляясь на встречу с давним и, в сущности, единственным своим другом, Евсей Наумович испытывал страх от предстоящего объяснения и вместе с тем восторг – пугающий мстительный восторг. Упоение в предвосхищении неловкого положения, в котором окажется человек, который так дорог тебе. Какой-то дьявольский промысел – доставлять огорчение тому, кому многим обязан. Что это? Плата за собственную беспомощность, демонстрация независимости и гордыни? Вероятно, так устроена человеческая натура. Наверняка Евсей Наумович будет жалеть о своей минутной слабости, еще как жалеть, но он не мог отказать себе в этой сладкой муке. Он напоминал слепца, который, решительно отказавшись от поводыря, рискуя, идет незнакомой дорогой.

Тут Эрик Михайлович увидел Евсея Наумовича. А увидев, шагнул навстречу, широко улыбаясь и раскинув руки. Поздоровался сердечно, крепким мужским рукопожатием, отстранив в сторону левую руку с книгой в светло-зеленом переплете. И в ответ на вопросительный взгляд Евсея Наумовича пояснил с восторгом:

– Георгий Иванов, «Петербургские зимы». Прижизненное парижское издание. 1928 год. Со старым правописанием. Цены ей нет, – и рассказал, как, проходя мимо Владимирского собора, заметил на каменной балюстраде груду барахла, что продавала какая-то бабка – кофеварку, щипцы, отвертки, игральные карты, резиновые боты, – и, среди всей этой дребедени, библиографическую редкость.

– Десять рублей просила, – продолжил Эрик Михайлович. – Дал ей пятьдесят и убежал. Начал читать в метро и не оторваться. Смеюсь в голос, пассажиры смотрят, как на психа, а я удержаться не могу. Как он описывает приезд Мандельштама в Петербург! В клетчатых штанах, желтых штиблетах, с бутербродом в руке вместо спертого в поезде чемодана. Настоящий поэт! На Евсей, дарю!

– У меня есть «Петербургские зимы», правда, современное издание, – промямлил Евсей Наумович, все еще находясь во власти своих тревожных раздумий. – Замечательная проза. Он и поэтом считался значительным среди акмеистов.

– Кто? Мандельштам? – скованность приятеля озадачила Эрика Михайловича.

– Георгий Иванов, – ответил Евсей Наумович. – Кстати, и Мандельштам считался акмеистом. Правда, недолго. Очень уж ему нравилось хаживать в «Бродячую собаку».

– Слушай, а почему бы и нам не отправиться в «Собаку»? – озаренно воскликнул Эрик Михайлович. – Раз мы тут рядом. Я вечность там не был.

Евсей Наумович угрюмо вздохнул.

Они шли вдоль гостиницы «Европейская», вдоль озябшего строя автомобилей, чьи лакированные тела, потупив глазища-фары, стыли в покорных позах.

– Послушай, чем тебя смущает мое предложение? – спросил Эрик Михайлович.

– Какое предложение? – Евсей Наумович боком взглянул на приятеля.

– Насчет автомобиля. Я отбываю во Францию через неделю. За это время вполне успею купить автомобиль и оформить доверенность на тебя.

– Мне сейчас не до этого, Эрик, – сухо проговорил Евсей Наумович.