Сезон дождей

Автомобиль мягко пружинил рессорами на выбоинах Полисайд-авеню. При каждом толчке из багажника доносилось позвякивание сложенной инвалидной коляски. За те минуты, пока в загоне оформляли бумаги, Евсей Наумович узнал от Гали причину выписки. По мнению врачей, Наталья находится в стабильном состоянии средней тяжести. В таком состоянии ее уже несколько раз выписывали из Крайс-госпиталя. И улучшения добиться вряд ли удастся, это – первое. Во-вторых, в бенефиты, что дает Аэрокосмический институт, в котором работает Андрон, входит и щедрая медицинская страховка. Но с более ограниченным покрытием для ближайших родственников. Учитывая состояние больной и возможность страховки, доктор Голдмахер рекомендует перевести Наталью на домашний режим.

– Этот Голдмахер – хороший сукин сын, – буркнул тогда Евсей Наумович.

На что Галя процедила сквозь зубы:

– Доктор Голдмахер – мировая величина по Паркинсону. К нему едут на лечение со всей страны. Просто он предвидит, что мама скоро вновь вернется в больницу. Тогда и пригодятся неиспользованные страховочные.

С этим доводом Евсей Наумович еще мог согласиться, но утверждение, что Голдмахер мировое светило, весьма сомнительно. Вспомнить хотя бы его затруханный костюмчик с засаленным воротничком. Но Евсей Наумович тогда промолчал. Не хотелось вступать в спор с невесткой. Он побаивался Гали.

И сейчас, в олдсмобиле, он робел. Он видел ровный затылок под короткой мужской прической, кончик остренького носа за бледной щекой. А красивые серые глаза, казалось, спрятались в клетке зеркала заднего вида. Строгий бабец, думал Евсей Наумович, отмечая уверенный шоферский прихват своей невестки. В то же время он помнил, с каким пылом Галя когда-то штудировала стоматологические журналы, подбирая ему лучшего врача-протезиста. А ее заботы о Наталье! Терпение, с которым она гоняла после работы из Манхеттена в Джерси-Сити, чтобы привести домашнюю еду. Строгий бабец и непростой, вновь подумал Евсей Наумович, напрягая слух. В дорожном шуме вдруг прошелестели слова Натальи – ее голова невесомо покоилась на плече Евсея Наумовича, у самого уха.

– Сейка. Как там Зоя?

– Какая Зоя? – почему-то шепотом ответил Евсей Наумович.

– Зоя. Моя старая подруга. Как там она?

– Понятия не имею, – удивился вопросу Евсей Наумович. – С чего это ты вспомнила?

Наталья не ответила. Евсей Наумович не стал переспрашивать.

– Что случилось? – тревожно обернулась Галя.

– Вспомнила свою старую подругу в Петербурге, – ответил Евсей Наумович.

– Скоро приедем, – сказала Галя.

– Вижу. Ты молодец, лихо ведешь машину.

– Жизнь заставила. В Америке все надо делать лихо. Стоянка у подъезда дома пустовала. Припарковавшись, Галя вышла из машины и открыла багажник. Вскоре кресло-коляска была собрана, и Галя распахнула заднюю дверь автомобиля. Вначале надо было справиться с ногами Натальи.

– Не такая уж она у нас легкая, – мягко выговаривал Евсей Наумович, продавливая плечом Наталью в дверной проем, где ее с улицы ждали руки невестки. Наталья старалась им помочь, но тело ее не слушалось.

– Оставь, Наташа, мы сами, – Евсей Наумович старался наладить дыхание. Казалось, какой особенный вес был у этого выхолощенного болезнью тела, а вот поди ты. Просто они боялись причинить Наталье боль.

Наконец Наталью извлекли из салона и прислонили к машине.

– Уф, мама, вы и отъелись в госпитале, – Галя выпрямила спину и развела плечи.

А меня называет по имени-отчеству, подумал Евсей Наумович и проворчал:

– Как это мы в больнице легко все проделали?

– Как, как, – подхватила Галя. – Санитары помогли. Забыли?

Евсей Наумович конфузливо промолчал.

Поставленная на тормоз инвалидная коляска с готовностью ждала свою беспомощную хозяйку.

Евсей Наумович встал позади и вцепился в черные эбонитовые ручки. Он видел перед собой капюшон куртки Натальи, ее утлые плечи, обтянутые темно-зеленой тканью, детские колени под черными брюками. И вновь, до спазм, его охватила жалость. Пронзительная жалость острой пикой, толчком взметнулась откуда-то из под брюшины, в грудь и горло.

Евсей Наумович всхлипнул и испуганно оглянулся.

Галя сосредоточенно забрасывала двадцатипятицентовые монеты в щель счетчика стоянки. Один квотер гарантировал тридцать минут стоянки. А в прошлый приезд – Евсей Наумович хорошо помнил – за квотер можно было стоять сорок пять минут.

– Бросила три квотера, – воротившись, проговорила Галя. – Сегодня приемный день в домовой конторе. С квартирой мамы возникли проблемы. Вот и пригодятся ваши ленинградские конфеты. Там начальница румынская еврейка только и смотрит, кто что принес.

Евсей Наумович отпустил тормоз и направил коляску к подъезду дома.

Галя вернулась минут через двадцать. Ее кукольное лицо пылало.

– Сволочи! – проговорила она, едва захлопнув дверь. – Самые сволочные люди – это румынские евреи.

Евсей Наумович молчал. Ждал, когда Галя сама расскажет, в чем дело.

– А как мама? – невестка плеснула в чашку сок из пакета.

– Кажется, уснула, – ответил Евсей Наумович.

– Андрон не звонил?

– Нет.

– Значит, скоро появится. Ах ты, сволочь румынская, это ж надо.