Сезон дождей

Галя ушла – она спешила в банк. А Андрон, наоборот, недавно прикатил и теперь сидел, разъяснял отцу суть конфликта матери со стервозной румынской еврейкой.

После кончины Татьяны Саввишны администрация дома решила отобрать у Натальи трехкомнатную квартиру и дать взамен однокомнатную. Что, по мнению Андрона, отчасти и явилось для Натальи толчком к запуску генетически закодированной болезни Паркинсона. И хотя во время активного течения болезни обмен квартирами по закону проводиться не мог, стерва-администраторша настаивала на выполнении решения. Видимо, ее хорошо задобрили охочие до трехкомнатной квартиры. Эта история тянется почти четыре года.

– А сколько надо платить за однокомнатную? – спросил Евсей Наумович и пересел с кресла на скрипучую тахту.

– Гораздо больше, чем за трехкомнатную, обеспеченную Восьмой программой, – ответил Андрон. – Каждый раз в разговоре о квартирах мама вспоминает нашу, ту, что в Питере. Особенно библиотеку.

Слова Андрона, подобно камешкам, брошенным в воду, кругами, одно за другим, пробудили память о тех событиях, что предшествовали отъезду Евсея Наумовича.

Он вспомнил, как на площадке перед дверью увидел двух незнакомцев. Мужчины являли собой полную взаимную противоположность, точно образцовые экспонаты двух из четырех основных типажей конституции человека, которую Евсей Наумович изучал в институте на лекциях по психологии. Тот, что стоял слева – высокий, тощий, с опущенными плечами и вытянутой лошадиной физиономией – был типичным астеником. Второй, что справа – коренастый, с мягким широким лицом над сильной борцовской шеей и заметным брюшком – был законченный пикник.

Астеник протянул длинную руку и, слабо пожимая ладонь Евсея Наумовича, тихим жидким голосом представился как нотариус. Зато второй – громко хохотнув – ухватил руку Евсея Наумовича сильными короткими пальцами и потряс, словно сбивал термометр, сукин сын. Он оказался ростовщиком, о котором говорил Мурженко. От волнения Евсей Наумович не запомнил их имена, а переспрашивать не решился. Когда же эти двое вступили в прихожую, за ними увязался еще один субъект – мизерного росточка, кособокий, в мальчиковом кепаре с длинным козырьком над низким лобиком. Евсей Наумович, следуя за троицей, механически отнес кособокого к категории дипластиков, людей с ущербным телосложением. Тот, дипластик, и вовсе не представился. Но, как выяснилось впоследствии, он оказался библиографом, знатоком редких книг.

Оказавшись в кабинете, кособокий дипластик бросил беглый взгляд на книжные шкафы, присвистнул и достал из портфеля оценочный каталог. Почтительно сдернув с утлой башки кепарь, сунул его в портфель и приступил к работе, к оценке залогового заклада. С лицом завороженного ребенка он суетился у книжных полок. Он даже не казался теперь кособоким, наоборот, становясь на цыпочки, продемонстрировал удивительное перевоплощение внешности. Его урытое в морщины личико разгладилось, а сонные глазки фонариками брызгали в каждый том, извлеченный из шкафа.

– Ах, ах, – лепетал дипластик, – так плотно сжимать «Приключения Телемака», это головотяпство, извините. Александрийская бумага должна дышать. Там же гравюры, раскрашенные вручную.

Зло поглядывая на Евсея Наумовича, библиограф листал страницы каталога Бернарда Кворичи, разыскивая номинальную стоимость раритета в красном сафьяновом переплете с золотым обрезом, изданном в 1785 году.

Астеник-нотариус аккуратно записывал – шесть тысяч долларов США.

– «История разорения Трои», автор Гвидо де Колумье, – продолжал диктовать кособокий, – год издания 1717. Переплет кожаный, на досках. Ориентировочная цена – пять тысяч долларов США.

Натариус записывал.

– Евангелие в серебряном окладе. На передней обложке – Вознесение Христа, на задней – Благовещение. Синодальная типография Петербурга. Даже и не знаю, как оценить, надо посмотреть в каталоге Зернова. Но, уверен, не менее восьми тысяч долларов США, – кособокий библиограф с подозрением тогда взглянул на Евсея Наумовича. – Интересно, как к вам попало Евангелие?

Вялым голосом, точно не на выдохе, а на вдохе, Евсей Наумович помянул дядю Сему, который оперировал когда-то генерала НКВД.

– Да, этим типам много чего в закрома перепало, – согласился библиограф, продолжая работу.

А Евсей Наумович ловил себя на том, что с интересом следит, как предметы его обожания обретают ценовое обличие в американской валюте. Он и не предполагал, что толстенный фолиант с металлическим корешком «Морской устав» 1720 года, может потянуть на такие деньжищи. Или третий том «Путешествия Лаперуза» из библиотеки Наполеона, с личным вензелем императора и гербом Франции на красней коже.

Нотариус все писал и писал, пожевывая блеклые астенические губы.

А ростовщик-пикник, откинувшись на спинку кресла, поглядывал на переходящий к нему заклад без всяких эмоций. Словно смотрел любимый кинофильм.

Оценив еще несколько раритетов, библиограф вопросительно взглянул на нотариуса.