Сезонная любовь

Когда он вернулся, Зоя была уже дома, ужинала, не разогревая.

– Где ты шатаешься? – грянула она хмуро. – Хоть бы раз встретил…

– Зоя, ты на курортах бывала? – неожиданно спросил Пряхин.

Она помолчала и вздохнула тяжко:

– Никчемный ты человек. Что ты есть, что тебя нет… Только языком чесать…

– Не нравлюсь? – въедливо поинтересовался Пряхин. – Может, тебе артист нужен? Так скажи, я живо…

– Полно тебе, – отмахнулась Зоя. – Чего кривляешься?

– Нет, ты скажи! – настаивал Пряхин. – Скажи: хочу артиста. Я мигом! – дернувшись, он подбросил вверх плечи и тряско охлопал себя ладонями, будто в цыганском танце. – Ап! – Пряхин застыл, вздернув голову и раскинув руки: просторный пиджак висел на нем, как на жерди. – Похож я на артиста?

– Ерник ты, Миша, – грустно покачала головой Зоя. – Пустозвон. Ломаешься все… Вроде куклы тряпичной.

– Какой есть! – ощерился Пряхин. – А ежели я вам не по нраву, так это поправить можно!

– Ну что ты завелся? – устало спросила Зоя. – Я спать хочу.

– Спать, спать… Только и знаешь, – с досадой попенял Пряхин. Курица.

– Это я курица?! – глаза у подруги стали большими и круглыми. – Ах ты… – от возмущения она потеряла слова. – Да ты сам-то кто?! Или у тебя деньги есть?! Или ты мужик какой-то особенный?! Принц заморский?

– Ну ты чего? Чего? – оторопел Пряхин. – Вожжа, что ли, под хвост попала?

– Да я с тобой на безрыбье только! – клокотала Зоя. – Я б тебя в упор не видала. Тоже мне хахаль! Гляди, как бы ветром не сдуло!

– Ах, ветром?! – медленно и как бы зловеще спросил Пряхин и пошарил глазами по сторонам. – Где мой чемодан?

– Испугал! Ой, не могу, испугал!

– Где мой чемодан? – оцепенело, с железной решительностью повторил Пряхин.

– Да катись ты со своим чемоданом! Вот ты где у меня! – Зоя ладонью провела по горлу.

– Разберемся… – пообещал Пряхин, привычно побросал в чемодан белье и рубахи, снял с вешалки пальто и начальственно, вроде бы с трибуны, помахал рукой. – Привет! Пишите письма!

До утра он дремал в зале ожидания на вокзале. Иногда удавалось уснуть, но даже во сне он понимал, что у него нет крыши над головой, и прежняя мысль о бездомности мучила его во сне и наяву. Вокруг слонялись и, скорчившись, спали люди, вскрикивали во сне дети и, сидя на узлах, бессонно бдели немощные старухи.

"Сколько людей в дороге, мать честная", – думал Пряхин, разглядывая солдат, хныкающих младенцев, деревенских девушек, мужиков в ватниках и прочих людей, которые спали и бродили вокруг или просто сидели, думая о своем.

На свете пруд пруди было неприкаянных и бездомных, как он, у каждого имелась своя причина, но он-то, он чем виноват – острая жалость к себе сквозила в душе навылет, и не было с ней сладу.

Жалость чуть не до слез травила и ела сердце, в пору было завыть или вырваться в крик. Пряхин сидел молчком, сжался, будто на холодном ветру, застыл и окаменел.

К утру он знал, что делать. Пропади она пропадом, такая жизнь, к черту, пора кончать. Значит, так: всех баб побоку, завербуется куда подальше, с первых денег вставит зубы, потом на курорт, а после купит дом. Хоть какой, лишь бы свой… Сам поправит, ежели будет изъян.

Он не трогался с места, сидел неподвижно, твердея в своей решимости, и уже не было человека на свете, который мог бы его отговорить или отвадить, – ни человека, ни другой силы. Впрочем, никто и не собирался.

Пряхин едва дотерпел до утра. За час до открытия он уже топтался у конторы оргнабора и первым сел к столу уполномоченного.

Поезд неделю шел через всю страну. Пряхин часами глазел на глухие леса, поезд то возносился над широкими реками, то пробивал горы: земли вокруг было невпроворот.

Это ж сколько людей надо, чтобы ее обжить, думал Пряхин, вспоминая тесные города, их мельтешение и толчею, и среди прочих мыслей твердил себе настырно: "Сперва зубы, потом курорт, а после – дом".

Во Владивостоке поезд остановился у самой воды: вокзал располагался на берегу бухты Золотой Рог по соседству с причалами, бок о бок с вагонами поднимались борта судов.

Пряхин вышел и обомлел: в бухте царило безостановочное движение буксиры, лихтеры, баркасы, какие-то мелкие посудины, у причалов грузились огромные корабли, теснились палубные надстройки, мачты, антенны, трубы, а над головой, над берегами плыла шумная разноголосица – сдавленные низкие гудки пароходов, лязг вагонных сцепок, перестук колес, звонки портальных кранов, гулкие голоса станционных и портовых динамиков, свистки маневровых тепловозов, гудение тросов, треск лебедок, вопли буксирных сирен; по всему было видно, что живут здесь в беспокойстве и суете.

А вокруг, по склонам высоких сопок, поднимался в поднебесье город, тысячи крыш и окон росли друг над другом на сколько хватало глаз.

"Ничего себе! – задрав голову, озирался по сторонам Пряхин. – Ну и занесло меня…"

Ему казалось – здесь край земли, но вышло, что и это еще не конец: на автобусе Пряхин поехал в Находку.