Сезоны

Я иногда спрашивал себя: «Для чего человека с детства тянет на вершины? Магия восхождения? Испытание себя?» И то и другое, но главное, я бы сказал, это утверждение себя. Когда я стою на водоразделе, не на таком, как сейчас, который похож на широкую спину слона, а на узком скалистом гребешке, и надо мною только небо, а подо мною вся земля в дымке и зеленые горы похожи на замершие волны, в этот момент я и чувствую: я царь природы. Нет, не царь — бог! Захочу я, и придет в движение на века застывшая земля, и сам я окажусь на гребне бегущей волны. Но я не стану этого делать, не потому, что силы нет, могущества нет, просто не хочу. Все, что я вижу и впереди, и справа, и слева, и позади себя, и в вышине, — все это гармония. Так зачем, простите, нарушать ее? А мальчик Володя Маяковский бегал на гору, «на самую высокую», чтобы увидеть оттуда Россию. Кому что.

Мы сидим с Олей на высоте 620 метров над уровнем моря, но видим вокруг не дальше чем на полсотню метров — вот какое могучее облако приютилось в нашей долине. Кругозор сузился до жалких пяти десятков метров. Ни солнца, ни голубого неба. И нет восторгов по поводу восхождения. Кругозор нужен для того, чтобы восторгаться, — вот в чем дело. Нет кругозора — и наплевать, где ты находишься: на Джомолунгме или в Прикаспийской впадине.

— Оля, как ты в геолого-разведочный попала? Меня не спрашивай, я потомственный. У меня отец золото искал.

— Я тоже потомственная. Дед мой был разведчиком, отец — разведчиком, а я буду геологоразведчиком. Я, кстати, Павел Родионович, при помощи такой вот системы построений и выбрала образ жизни.

— Повтори, Оля. Что ты выбрала?

— Образ жизни. Геология — это образ жизни. Не согласны?

— Это надо запомнить. Это запомню, — сказал я, вставая. — Ну, Ольга Макаровна, пора сваливаться.

Я не буду рассказывать о всех злоключениях этого дня — все они не выходили за рамки банальных трудностей. Разве что стоит упомянуть лишь то, как мы на спуске чуть не сверзились с обнажения (я уже говорил, что с той стороны водораздела на карте было нарисовано много обрывов, а тут туман). На счастье, когда до кромки оставалось совсем немного, вдруг на миг открылась долина, и мы бочком, бочком обогнули гиблое место.

Уже внизу поднялся ветер. Он дул с моря и в короткое время прояснил обстановку. Я вздохнул свободнее и осмотрелся. Не в пример нашей молоденькой и неустоявшейся долине, откуда мы пришли, соседка выглядела настоящей матроной. Широко раскинулась она среди гор, давая понять, что таит в себе гораздо большие загадки. И действительно, неожиданные вещи начались едва ли не сразу.

— Посмотрите, Павел Родионович, какое яркое пятно! — показала Оля налево. С верхней бровки высокой террасы действительно была видна внизу полоска растительности, контрастная в сравнении со всей осенней блеклостью. Подошли.

Вдоль подножия террасы вытягивалось озерко метров десять длиной, из которого вытекал крохотный ручеек. Берега озерка и ручья поросли красновато-бурым мхом, кое-где проглядывали островочки яркой зелени, но ничего удивительного я в этом не нашел.

— Типичная разгрузка аллювиальных вод с местным напором, — поучающе сказал я Оле. — Движутся они от террасы, экранируются суглинками поймы — и в результате грифончики. Смотри, сколько их!

На темном илистом дне озерка то тут, то там были видны светлые пятна почти правильной округлой формы. Это грифоны-ключи, выходящие на дне озера, выносили мелкий песок.

Мы засмотрелись на подводные песчаные вулканчики. Время от времени какой-нибудь активный грифон замирал, обессилев, песок бродил в его воронке, не перехлестывая через край, и вдруг снова вздымался вверх.

— Как живые! — рядом услышал я.

— Да, на людей похожи, — согласился я, сбрасывая рюкзак и приготавливаясь к записи.

— В каком смысле? — спросила Оля.

— А в таком, Оля. Вон те грифоны, что повыше да поближе к берегу, выносят чистый песочек, а сами светлы и приятны на глаз и мощными кажутся, могучими, игривыми. Их сразу видно, они на виду, и температуру ты будешь мерить именно в этих грифончиках. Ведь так? А внизу-то посмотри, в глубоких местах сколько грязи, мусора! А под ними такие же, той же природы, грифоны. Но им дано шевелить и будоражить только грязь. На роду им написано. Видишь, местами грязь как будто дышит?

— А видите, даже среди черной грязи есть светлые пятна?

— Вот эти-то могучие ключи, пробившиеся через грязь, и есть стоящие! Вот их мы и будем изучать! Так ведь?

— Из грязи да в князи? Давайте-ка померяем вашу температурку, товарищи грязепроходцы, на зависть чистым аристократам, — засмеялась Оля.

— Рукава придется засучить: здесь глубже чем полметра.

Я привязал источник, поставил точку на карте и начал: «У подножия уступа правобережной террасы высотой 8–10 м на относительной высоте 1–2 м над урезом воды в реке восходящий родник. В месте выхода головка в виде озерка 8x3 м, в дне которого выходят многочисленные грифоны. Сток ручейком. Дебит источника…»

— Оля, прикинь, пожалуйста, дебит.

— Не будет литра.

— А поточнее.

— Где-то ноль пять — ноль семь.