Сфера

— Значит, твой средний Коэффициент Конвертации пока составляет х119. Неплохо. Но на шкале от одного до тысячи еще есть куда расти. Под Коэффициентом Конвертации — твоя Чистая Розница, стоимость валовых закупок по твоей рекомендации. Скажем, ты рекомендуешь брелок, тысяча человек его покупают — куплена тысяча брелоков по четыре доллара, и твоя Чистая Розница — четыре тысячи. Просто валовой розничный доход от продаж, которые ты обеспечила. Весело, да?

Мэй кивнула. Ей нравилось, что можно отслеживать влияние своих вкусов и похвал.

Опять капнуло сообщение. Джина заморгала, будто сдерживая слезы. Поднялась.

— Ладно. Я, похоже, мешаю тебе обедать и общаться с подругой. В общем, про Коэффициент Конвертации и Чистую Розницу ты все поняла. К вечеру поставят новый монитор — сможешь их отслеживать.

Она попыталась выдавить улыбку, но уголки губ, кажется, не поднимались, и вышло неубедительно.

— А, и еще: ожидается, что минимальный уровень высокоэффективного сфероида — КК х250, а еженедельная Чистая Розница — сорок пять тысяч долларов. Скромные показатели, у большинства они намного выше. Если будут вопросы, тогда, ну… — Она помолчала, в глазах обида. — Ты всегда можешь спросить Энни.

Развернулась и ушла.

* * *

Спустя несколько дней, в безоблачный четверг под вечер Мэй поехала домой — впервые с тех пор, как отца застраховали в «Сфере». Она знала, что отцу гораздо лучше, и предвкушала встречу вживую, нелепо надеясь на чудесные перемены, но понимая, что увидит лишь мелкие улучшения. И однако в сообщениях и телефонных разговорах родители бурлили. «Теперь все по-другому», — неделями твердили они, умоляли ее приехать и отпраздновать. Предвкушая их неотвратимую благодарность, она ехала на юго-восток, а когда приехала, отец встретил ее в дверях — явно здоровее прежнего, увереннее, больше похож на мужчину — мужчину, которым когда-то был. Протянул руку с запястным монитором, приставил к монитору Мэй.

— Ты гляди-ка. Мы с тобой близнецы. Винишка глотнешь?

В доме они втроем, как обычно, встали вдоль кухонной стойки, и резали кубиками, и панировали, и болтали о том, как разнообразно поправилось отцовское здоровье. Теперь есть выбор, к какому врачу пойти. И нет ограничений на лекарства; все входит в страховку, доплачивать не надо. Они излагали свои медицинские новости, и Мэй видела, что мать стала веселее, жизнерадостнее. И сегодня надела короткие шорты.

— А лучше всего, — сказал отец, — что у матери освободилась куча времени. Все так просто. Я иду к врачу, остальное делает «Сфера». Никаких посредников. Никакой лишней болтовни.

— Я правильно понимаю, что это? — спросила Мэй. В столовой висела серебряная люстра — при ближайшем рассмотрении оказалось, что это произведение Мерсера. Серебряные подсвечники — раскрашенные рога. Вообще-то люстры лишь мельком радовали Мэй — пока встречалась с Мерсером, с трудом подбирала комплименты, — но этот предмет ей взаправду понравился.

— Оно и есть, — сказала мать.

— Неплохо, — сказала Мэй.

— Неплохо? — переспросил отец. — Это его лучшая работа, сама же видишь. В бутике Сан-Франциско ушла бы штук за пять. А он нам ее за так подарил.

Мэй поразилась:

— Почему за так?

— Почему? — переспросила мать. — Потому что он наш друг. Потому что он славный молодой человек. И сделай паузу, прежде чем глазки закатывать или острить, как обычно.

Мэй сделала паузу, а потом, отвергнув полдюжины колкостей и выбрав дальнейшее молчание, решила, что будет великодушной. Потому что Мерсер ей больше не нужен, потому что она теперь важный, объективный двигатель мировой торговли, а в «Сфере» может выбирать из двоих (причем один — вулканическая, каллиграфическая загадка, перелезает через стены, чтобы взять ее сзади); в общем, она может себе позволить великодушие к бедненькому Мерсеру, к его косматой голове и нелепой жирной спине.

— Очень красиво, — сказала Мэй.

— Хорошо, что тебе нравится, — сказала мать. — Можешь сказать ему лично через пару минут. Он придет к ужину.

— Нет, — сказала Мэй. — Только не это.

— Мэй, — твердо сказал отец, — он придет, ясно?

Она понимала, что возразить тут нечего. Прикусила язык, налила себе красного вина и выпила полбокала, накрывая на стол. Когда постучался и вошел Мерсер, лицо у нее почти онемело, а мысли путались.

— Эй, Мэй, — сказал Мерсер и нерешительно ее обнял.

— Люстра твоя отличная, — сказала она и, произнося эти слова, заметила, как они на него подействовали, а потому решила развить: — Просто красавица.

— Спасибо, — сказал он.

И оглянулся на ее родителей, словно проверяя, не ослышался ли. Мэй подлила себе вина.

— Очень хорошая, — продолжала она. — В смысле, я и так в курсе, что ты прекрасно работаешь. — Тут она отвела глаза, зная, что в его взгляде прочтет сомнение. — Но эта лучшая из всех. Я так счастлива, что ты столько вкладываешь… Ну, счастлива, что твоя самая расчудесная работа живет теперь в столовой у моих родителей.

Мэй вынула телефон и сфотографировала люстру.

— Ты что делаешь? — спросил Мерсер — довольный, впрочем, что она сочла люстру достойной запечатления.