Шаг в небо

— Так значит, ты просто хочешь себе жизнь улучшить? И в этом вся твоя борьба? — Дуня говорила со мной, как на экзамене. Или это и есть экзамен? — Ведь ты про свою страшную жизнь в городе ничего, кроме этого треклятого брикета, и не смог сказать. Ты ему войну объявить собрался?

— Но ведь бороться можно не только за лучшую жизнь. А гордость, честь? Это не стоит борьбы?

— А ты что, теряешь, за честь не борясь? Тебя унижают, гордость твою уничтожают? — Дуня была неумолима.

— Вот в лагере Вовка, когда его полицай, ну почти полицай, хотел заставить ноги ему целовать — не стал. И погиб. Его убили за это. Вот он боролся, — у меня даже голос дрогнул. Я вспомнил, как тогда было.

И тут я опять подумал, раньше уже подобное приходило в голову. Ведь там, в лагере мы боролись. И борьбы эта была естественной. Потому что мы боролись за выживание. И поэтому были свободны. А здесь, в городе ведь нет борьбы. Есть тупое бытие. И нет врага. Но друзей нет. И нет свободы. Потому, что нет выбора.

— Он не стал унижаться и выбрал смерть, а не унижение. И, видимо, тогда не было другой возможности. Ты же говоришь о чём-то другом сейчас. Так ведь? Ты хочешь с топором пойти на транспортёр сентов? Так ведь? Или там, из-за угла камнями кидать? Или у тебя другие средства есть борьбы с режимом? — Дуня просто била меня словами.

— А вы-то ведь тоже не остались в городе, не подчинились системе. Это ведь тоже борьба! — мне показалось, что я нашёл правильный аргумент — ведь так?

Дуня неожиданно рассмеялась.

— Это ты на мой диплом на стене насмотрелся? Да я убежала от всех этих академических дел пять лет назад! Я давно тут сижу! Как в один прекрасный момент поняла, что то чему я всю жизнь посвятила, превращается в бизнес, в выкачивание денег у грантодержателей, в постоянные склоки — плюнула и ушла сюда жить. Да — может не права, но…

— Так вы не от сентов сюда… — протянул чуть обескуражено я.

— Да не от сентов! Не от сентов. От себя самой. И бороться с той системой не могла, потому, что она нужна была большинству, и не мне одной её рушить. И не получится и не нужно.

— Но ведь… мы же так и умрём все. В этом гнилом мире. Протухшем мире, — я понял, о чём мне хотела сказать Дуня.

— Не умрём. Потому, что есть такие, как ты. Те, кто хочет бороться. — Дуня меня совсем запутала.

— Так вы только что…

— Нельзя бороться за свой интерес. Это не борьба, это… ну в лучшем случае поиск хорошей жизни, а, как правило — попытка оторвать кусок такой жизни у других. Бороться можно только за что-то большое. За любовь, за родину, за свой мир. Но не за себя. Иначе проиграешь.

— Но я ведь про это и…

— У тебя есть за кого бороться, кроме себя самого? — Дуня опять заговорила строго. — Где твой мир, где твоя родина, где твоя любовь? Ты ведь ни разу не думал о них, когда говорил мне о борьбе? — Дуня вдруг помягчела. — Да не сердись ты. Это не в тебе дело. Поверь, наступит время и всё получится само собой. Нельзя сказать себе — я буду бороться. Так поступают авантюристы — революционеры. И ещё подводят теорию. А у нас, подожди — всё будет.

— Но как же получится? Все кругом вялые, ничего не хотят и не могут. — Я вспомнил Зенчика в очереди, шарахавшегося от моих слов.

— Люди разные, и чаще всего слабые. И они пойдут за сильным. Но, не за сумасбродом, который уже полчаса поглядывает на разбитую машину и думает, как оттуда автомат достать.

Как она заметила, что я смотрю на наш искорёженный Ниссан. Он был хорошо виден отсюда, через окно.

— Давно я те автоматы вытащила и в реку кинула.

— Зачем? А вдруг…

— А вдруг наши власти придут и спросят — зачем вам оружие? — Дуня поднялась и вернулась к своим оладьям. — Ладно, лучше расскажи про свою Надю.

— Надя… — я вдруг понят, что ничего не могу про неё сказать. — Мы вчера слегка поругались с ней. Ну так, непонятно почему, просто.

— Да, как водится. Поссорился с девушкой, углубился в себя, жизнь стала невмоготу ну ты и решил войну начать. Заодно побежал ко мне рассказывать. — Дуня пробурчала эти слова, выкладывая шипящие от жара оладьи в тарелку. — Давай воин, садись, ешь. Выведем твои брикетные токсины экологически чистым продуктом.

— А вот Надя говорила, что ей поставили диагноз — полностью нечувствительна к наркотикам, — неожиданно вспомнил я. — И ещё она электричество чувствует.

— Ну, скажем, электричество и ты чувствуешь, когда батарейку лизнёшь, — опять Дуня стала со мной спорить. — Но вот наркотики… Говоришь, её по всяким институтам тягали? Хорошо если она нормальной осталась после этого.

— А скажите, Дуня, — опять я перескочил на другую тему. — Как вы думаете, человечеству впервые с таким пришлось столкнуться?

— Андрюша, — улыбнулась Дуня, — заруби себе на носу, на своём симпатичном пацанячем носу, не надо мыслить категориями человечества. Особенно в двадцать лет.

— Да я не мыслю, мне непонятно, чем это всё может кончиться, — я почти обиделся.

— Ведь всюду одно и тоже. Всюду такая …