Шаг за край

Позже он корил себя за то, что не был дружелюбнее на обратном пути домой, но он не знал, как справиться со своими чувствами: любовь никогда еще не поражала его, он и не думал, что такого рода вещи и вправду случаются. И только когда, наконец, месяцы спустя, когда они, как в сказке, сошлись, она и рассказала, что у нее есть похожая на нее сестра–близняшка, да еще такая, которая не очень–то ее жалует, тогда Бен совершенно убедился: он ей нужен так же, как и она нужна ему. Чем–то это было похоже на то, будто он стал близнецом, какого у нее никогда не было: ее задушевным, самым лучшим другом, кто знал, о чем она думает, человеком, кому она могла сказать полную правду о том, что чувствует, неважно, какой слабостью или сумасшествием это мог счесть кто–то другой — он всегда постигал ее, понимал, что она имеет в виду. То, что их так безумно тянуло друг к другу, походило едва ли не на дополнительную награду, пусть порой Эмили и поддразнивала, говоря, что любит его, невзирая на его профессию и дурацкое времяпрепровождение, а он в ответ подтрунивал над ней, говоря, что, если она когда–нибудь от него отстанет, всегда найдется точная ее копия, которая, он уверен, его пригреет. И оба они смеялись своему озорству и полной уверенности в своих чувствах друг к другу.

Бен частенько задумывался над своей совместной с Эмили жизнью, когда Чарли спал, а он сидел в одиночестве на диване (том самом, на котором при покупке обнимались с женой в товарном зале: Эмили скинула туфли, свернулась, словно кошечка, клубочком, убеждаясь, что диван вполне удобен, чтобы его купить, — слишком уж он дорого стоит, чтобы ошибиться, сказала она тогда). В последнее время Бен, подключивший к телевизору свой компьютер, просматривал на нем бесконечные фото из их громадной коллекции и зачарованно замирал то от одного, то от другого снимка: вот сделанное с расстояния вытянутой руки фото их обдуваемых ветром лиц на каком–то безымянном зимнем пляже в Девоне; вот Эмили на фоне Дворца дожей на площади Святого Марка во вторую годовщину свадьбы; Бен держит Чарли у реки около Бакстона, опасаясь, как бы тот не прыгнул в воду; вот Эмили, еще более потрясающая, чем ей представлялось, в день их свадьбы, позади нее ласковой синевой сияет море; Эмили баюкает их младенца–сына в садике Фрэнсис, засаженном розами; они вдвоем в Сорренто во время медового месяца, держатся за руки на фоне приземистых розово–оранжевых строений, толпой спускавшихся к воде; вот Чарли и его лучшая подруга Даниель обнимаются на этой самой кушетке; Эмили смеется, поливая цветы, Чарли держится рядом, весь мокрый; вот безмятежное лицо Эмили на фоне Кносского дворца с красными колоннами на Крите, ни она, ни он еще не знают, что она беременна; все они, сбившись в кучу, на кровати утром на Рождество. Картинки мучительно проплывают по экрану, Бен едва успевает рассмотреть их, понять, когда фото сделано, а они уже уплывают, на смену им появляются другие. Бен готов часами смотреть, раз за разом думая: «Ну, еще всего одно, и ухожу», — пока его до костей не пробирал холод сгустившейся темноты, только он не мог оторваться даже для того, чтобы включить обогрев или свет, ведь она словно бы говорила с ним издали, спрашивая: «А это когда было, помнишь? А это где?» — и оказывалось, что его это, как ни странно, успокаивало.

Бывало и по–другому, когда появлялось изображение, казавшееся таким живым, таким дразнящим, что он по–прежнему отказывался верить, что она покинула его, а больше всего отказывался поверить, что он не знает ни что с ней, ни где она. И он покорялся своей тоске и одиночеству: валился порой на пол, рыдал, бил в пол кулаками, беспомощный в своем горе, словно дитя малое.

Бен держался лучше, чем кто угодно мог предположить, когда первоначальная боль улеглась, когда опали листья и, вздыхая, уходил год… вот только непереносима была мысль о Рождестве, а потому его родители настояли и устроили поездку в горы Шотландии, в памятную им крохотную гостиницу. Погода стояла не ко времени великолепная, так что время удалось провести даже не без радости. Из Манчестера они отправились рано поутру, а через полтора часа уже ехали вдоль берега Лох — Ломонд, а когда остановились дать Чарли побегать, воздух был так прозрачен и свеж, что Бену представилось, будто он вновь задышал полной грудью, впускает воздух в легкие с охотой, а не из–за того, что Чарли к тому обязывает.

Родители устроили все здраво: в гостинице было тепло и шикарно (на старомодный, потертый лад), Бена не жгла и не отвлекала никакая память о прошлом, хозяева обожали Чарли, пес был очень мил, и они без конца готовы были возиться с ним, постоянно совали ему печенье и — на этот раз — никто не возражал.