Шаг за край

И мы медленно шагаем по Олд — Комптон–стрит, мимо перестроенного «Адмирала Дункана», немногие прохожие оглядываются на нас, а я, сама не знаю почему, больше в обморок не падаю и не шатаюсь. Когда доходим до главной улицы, черных лимузинов–такси нет, так что мой новообретенный приятель ловит таксиста в мини–автомобиле (из тех хитрецов, что дерут за проезд втридорога), и когда я иду усаживаться, приятель останавливает меня и говорит:

— Послушайте, мне не по себе, что я вас вот так бросаю. Я живу сразу за углом. Хотите, пойдем туда, пока вы не почувствуете себя немного лучше? Могу напоить вас чаем, если заходите.

Я все еще не знаю, как его зовут, но день тянется уже так долго и настолько выбивается из реальности, что я, к своему удивлению, говорю «да» (малый как–то не похож на маньяка с топором), так что он просит таксиста подбросить нас до Мэрилебон, а когда мы добираемся туда, квартира его оказывается над каким–то магазином — и она классная: громадная, стильная, прекрасно обставленная. Присаживаюсь на диван и наконец–то чувствую себя в безопасности, словно в конце концов попала туда, куда должна была попасть сегодня, ничего больше не хочу, как только свернуться в клубочек и заснуть.

— Простите, я даже имени вашего не знаю, — говорю я, а он как–то странно смотрит на меня и в ответ:

— Я вашего тоже не знаю.

— Я Эмили, — произношу прежде, чем успеваю остановиться.

— А я Робби, — отвечает он.

— Рада познакомится, Робби, — бормочу, застенчиво улыбаюсь и закрываю глаза.

45

Когда Фрэнсис вернулась в гостиницу в Найроби, ее поджидало сообщение. «Мам, привет, позвони мне как можно скорее. Любящая тебя Эмс». У Фрэнсис все заныло, она даже грязь на себе ощутила, как будто ее дочь могла догадаться на том конце телефонной линии, чем она всю ночь занималась с проводником этого Олимпийского турне. Набирая номер, она испытывала тот же знакомый страх, понимая, что речь пойдет о Кэролайн, а ей так не хотелось переноситься обратно в драму и потрясения, она хотела навеки остаться под африканским солнцем.

Вечность потребовалась, чтобы на линии произошло соединение, а потом еще вечность, чтобы Эмили ответила. Фрэнсис оказалась права: разговор о Кэролайн.

Ее арестовали за вождение в пьяном виде, норму она превысила в два с половиной раза, а потом устроила настоящий скандал в участке, ночь ее продержали в камере, пока она не выплакалась, протрезвела и не утихомирилась.

— Мам, я не знала, звонить ли тебе, но Кэролайн говорит, что на этот раз хочет отправиться прямо в лечебницу, что, по–моему, и в самом деле вещь хорошая… и… хм… ну… в общем, она говорит, что у нее совсем нет денег. Мы с Беном кое–чем помочь сможем, но для нас это большие деньги.

— Передай ей, пусть едет в клинику, а сама не беспокойся: со счетом я утрясу, — сказала Фрэнсис, хотя и не знала, откуда достать денег.

Но это было меньшее, что она могла бы сделать для своей дочери: в конце концов, в том, как все обернулось с Кэролайн, целиком ее вина. По крайней мере, в последнее время они стали ближе, слава богу. Она задумалась, поможет ли лечение на этот раз, сделается ли Кэролайн когда–нибудь лучше или всю жизнь будет бороться с какой–нибудь болезнью в себе либо с пагубной привычкой. Мысли повергли Фрэнсис в печаль, она вышла из вестибюля и раскинулась под солнцем в шезлонге. Она в такой дали от своего ребенка, ее ребенка, кому нужна она, вечно бесполезная мать, возлежащая возле бассейна в Африке, у которой до сих пор внутри все ломит, а в ноздрях все еще держится этот незабываемый чарующий запах страсти.

46