Шагатели

— Рафаэль Вебстер, адепт Квадрата седьмого уровня.

— Седьмого?

— Да.

— А сколько же всего уровней у адептов Квадрата?

— Всего восемь, как и углов у Куба, но за всю историю конфессии высшего уровня посвящения достигли только трое.

— А как давно существует конфессия?

— Более ста лет.

— И наверняка наиболее социально ответственные индивидуумы носят звание Углов Квадрата?

— Углы Квадрата светская власть, духовенство — Углы Куба.

Серёжа был поражён, как быстро схватывает этот старик особенности неизвестной ему до этого реальности. Он напоминал кубоголового мудреца из детской сказки, вот только голова у него была совершенно обычная, даже не лысая, несмотря на явно более чем преклонный возраст, и даже не седая. Соломатин почувствовал, наконец, прикосновение к тайне, которой он так желал, когда мечтал о резервации. Ему захотелось поговорить с этим аборигеном о его жизни, о языке, на котором он разговаривает, о нелепом Колесе, в которое, может быть, верует, узнать его чувства и мысли, но Завадский заговорил о вещах более прагматичных.

— Скажите, Серёжа, — сказал профессор. — А у вас есть возможность передать от моего имени очень важную информацию кому-нибудь из Углов?

— Мой научный руководитель дружит с членом Мирового Совета, — с гордостью ответил Соломатин.

— Отлично. Передайте дословно — есть положительный результат по образцу 87–579. Пусть посмотрят в архивах. Это важно.

— Восемьдесят семь, пятьсот семьдесят девять, — повторил Серёжа. — Я запомню.

— И ещё передайте, что цена — эвакуация из резервации четырёх человек.

— Вы хотите выйти? — поразился Сергей. — Разве вам тут так плохо?

— У нас здесь бывает очень невесело, — сдержанно ответил Завадский.

— У нас там тоже не всегда праздник. Про Куб я вам рассказал, но вы не представляете, насколько это серьёзно.

— По мне, что Куб, что Квадрат, что Колесо. Да хоть треугольный параллелепипед! Лишь бы вырваться отсюда.

— Вы так никогда не говорите! — испугался Серёжа. — Я человек не очень религиозный, но Церкви Единственоподлинной Веры такие шутки совсем не одобряет. За это убить могут.

— Даже так? — удивился профессор.

— Ещё как, — заверил его Соломатин. — И ещё знаете что? Я не представляю, какой такой этот образец 87–579, но вас не выпустят. Даже не надейтесь. Для общественного мнения вы страшное пугало. Смертельно опасное. В последние дни я убедился, что степень изоляции не такая уж высокая, как представляется со стороны, но всё равно дальше карантина Санитарной Службы вы не попадёте.

— Что ещё за карантин? — удивился Завадский.

— Про это даже говорить не хочется, такая это гадость.

— И всё же я попытаюсь. У нас просто нет иного выхода. Так что очень вас прошу, выполните мою просьбу.

— Я выполню, — пообещал Серёжа.

— Жаль, что связаться с вами никак не получится.

— А вы, случайно, не знакомы с парнем по кличке Башмак?

— Очень хорошо его знаю.

— Прекрасно, — обрадовался Серёжа. — У него мой коммуникатор. Я своим звонком разблокирую его, и мы сможем поговорить.

— Но все сигналы над территорией резервации уже много лет надёжно глушатся, — возразил Завадский.

— Это комм последнего поколения, на него сигнал пройдёт, — заверил Соломатин.

— Профессор, не поможешь? — позвал Пятка, кивая на два нагруженных рюкзака.

Завадский молча пожал руку Сергею и, взвалив на себя рюкзак, пошёл в сторону Обсерватории.

— Ну, бывайте, пограничники, — сказал Пятка и, махнув рукой, пошёл вслед за профессором.

— Пограничники? — удивлённо спросил Серёжа. — Так, значит, это вы — пограничники?

— Студент, сколько раз я тебе говорил — надо закусывать, — сказал Эй. — Мы уже сто раз тебе говорили, что мы пограничники!

— Такой молодой, а уже память отшибает, — огорчился Чудило. — Завязывать тебе надо.

— Но почему вы пограничники?

— Да потому, что через границу ходим, через периметр, — терпеливо пояснил Эй. — У нас весь посёлок пограничники.

— Нет! — зло возразил Чудило. — Пограничники, потому что вся жизнь наша на грани. Сегодня ты живой, а завтра с патрульной пулей в брюхе валяешься на песке или в карантине СС на допросе. Вот так.

* * *

Людмила Степановна всё подливала караульным и печально приговаривала:

— Помяните, ребятушки. Доченьку мою красавицу и мужа убиенного.

Гвардейцы расположились прямо на пандусе Лабораториума и, проклиная Кулешова, который почти за сутки так ни разу и не прислал обещанную смену, быстро напились. Они закусывали бутербродами с ливерной колбасой, щедро сдобренными горчицей и яйцами вкрутую, и, хрустя луком на зубах, бормотали:

— Земля пухом.

Поллитровку бойцы приговорили минут за двадцать, и Башмак уже опасался, что если и дальше они будут придерживаться такого темпа, ему придётся уходить, не дождавшись темноты. Так и вышло. Людмила Степановна открыла вторую бутылку. Это был не самогон, а купленная в Даре Колеса «Исконная».

— Давай с нами, Степановна, — пьяно сказал Коля-кондитер. — Чего ты? Помянуть!

— Пейте, пейте, — ответила Людмила Степановна. — Мне нельзя, диабет у меня. Вот пирожков с картошечкой отведайте.