Шагги Бейн

Она зацепила пальцем джемпер Шагги, оттянула его, потерла ему кожу, словно проверяя, пропылесосила ли ленивая горничная пол под ковром. На равнине его маленькой груди начали появляться тоненькие волоски. Она потеребила их ногтем, но ничего об этой поросли не сказала.

– Ты ужасно бледен. Когда ты в последний раз выходил из дома?

Он не хотел рассказывать про Френсиса Макавенни и кухонный нож. Ему не хотелось признаваться, что он слишком испуган, чтобы выходить на улицу после того дня, когда Френсис грозился заколоть его. В конце концов, он не был обязан что-то говорить. Мысли Агнес прыгали, как слайды в проекторе. Она сказала:

– Ты не помнишь го́рода. Ты был слишком маленьким. Там танцы, всякие разные танцы и большие магазины. Ты сможешь хоть целыми днями гулять, потому что там есть чем заняться. – Ему показалось, что он видит, как ее переполняет фальшивая надежда – точно так же ее распирало от изысканной восторженности. Ее надежды казались летучими, как пушинки чертополоха. – Ты не вспомнишь. Но ты увидишь.

– Не могу дождаться. – Это была ложь, но только ее половина. Он не мог ей в этом признаться, но город немного пугал его; Шагги пугала громадная неконтролируемая природа города: все эти толпы алкоголиков, среди которых он может потерять ее, темные пабы, мужчины, которые могут воспользоваться ее беспомощностью, неизвестные улицы, на которых она может заблудиться и пропасть для него навсегда. Питхед хотя бы был известной стихией. Они застряли в нем, как мухи в липкой ленте, окруженные со всех четырех сторон пустотой, не выпускавшей их за свои пределы. Здесь она могла причинить себе вред, но здесь он не мог ее потерять.

Шагги попытался выкинуть это из головы.

– Когда мы переедем, ты и вправду попытаешься бросить пить?

– Я ведь сказала, разве нет?

В его глазах мелькнуло легкое недоверие – он ничего не мог с этим поделать. Он подошел к раковине, чтобы вымыть последние тарелки, чтобы спрятать свое лицо от нее.

Это ее задело.

– Ты что, считаешь меня какой-то поганой вруньей?

Она пила весь день. И теперь пребывала в состоянии низко стелющегося морского тумана, пелены, темной и тяжелой, но устойчиво не переходящей в дождь. Шагги не хотел разрывать эти тучи и провоцировать плохую погоду.

– Нет. Извини.

Агнес затушила сигарету о край раковины, потом подняла кружку с лагером, вылила ее содержимое в сточное отверстие. Это случилось так резко, так быстро, что брызги попали на него, и он отступил, моргая, с мокрым лицом.

Агнес открыла шкафчик под раковиной и достала две последние банки «Карлсберга». Одну она протянула ему, другую вскрыла сама. Она перевернула банку, и лагер потек в канализацию бурливым, торопливым потоком. Когда банка опустела и последние капли белой веселой пены упали в раковину, как мокрый снег, она бросила банку в бачок для мусора и промахнулась – жестянка загремела по линолеуму. Все, что Шагги мог сделать – это только отступить назад, широко раскрыв глаза и ухватившись рукой за столешницу, чтобы не упасть. Агнес, одержимая чем-то в этот момент, бегала по дому из комнаты в комнату, он слышал, как она выцарапывает что-то из-под мебели, пытается вытащить что-то из-за шкафа. Она вернулась с полудюжиной бутылок, со всеми ее забытыми остатками водки, всеми последними глотками, недопитыми, потому что она отключилась и забыла о них. Она театральными движениями вылила всю выпивку в раковину.

Шагги никогда не видел, чтобы она делала это прежде. Он никогда не видел, чтобы она позволила хорошему, доброму алкоголю пропасть втуне.

В редких случаях, когда она обещала бросить пить, она перед этим выпивала все до последней капли, прежде чем окунуться во все эти свои жуткие ломки, рвоты и судороги. Были и другие случаи, когда она отказывалась от алкоголя ввиду отсутствия выбора. В те недели, когда деньги пособий заканчивались, когда никто не приносил пакеты с банками, у нее начиналась трезвость против воли. Если это случалось в четверг, то у трезвости появлялся четырехдневный гандикап. Шагги всегда радовался таким случаям. Но алкоголь редко проигрывал сражение. Он напоминал громилу, который дает ей эту фору в наглой уверенности, что легко догонит ее и победит снова, когда в следующий понедельник будет обналичен очередной талон. И все же Шагги каждый раз ловился на это.

Он открыл последнюю банку золотистого цвета. Шагги краем глаза наблюдал за ней, выливая пиво в раковину тоненькой осторожной струйкой, готовый остановиться в любое мгновение.

Агнес видела, что он наблюдает за ней, и, запрокинув голову, как дама из высшего света, спросила:

– Ну, теперь ты мне веришь?

Шагги прижал костяшку большого пальца к глазу, чтобы усмирить нервы, предотвратить слезы надежды.

– Спасибо.

Агнес напряглась, но и улыбнулась едва заметной трепетной улыбкой.

– Я с этим покончила. Не говорю, что мне будет легко, но это лучшее, что есть в городе. Никто не будет знать нас в лицо. – Она сняла пушинки, прилепившиеся к чучелкам, покачивающимся в тихой кухне. – И ты. Ты сможешь быть как другие ребята. Мы можем стать совершенно новыми.

1989

Ист-Энд