Шагги Бейн

– Правда? – Его удивила ее дерзкая гордость.

– Да, я чищу их карманы. Всё, до последнего пенса. – Она небрежно пожала плечами. – Приходится. Моя мамка слишком большую часть из денег на продукты тратит на выпивку.

Шагги снимал длинные волосы с расчески, задумчиво наматывал их на палец.

– Я вот думаю, знает ли моя мать твою.

– Вряд ли.

– Я имею в виду по собраниям. По АА, – сказал он.

– Не. Старушка Мойра эту стадию давно прошла. – Она отрицательно покачала головой. – Она никогда не пыталась отправить тебя в Алатин?

– Нет. А что это?

– Это типа АА, только для членов семьи. Мойра сказала, что это группа поддержки. Она сказала, что это поможет мне справиться с ее болезнью[153].

– И ты согласилась?

Девчонка села, взяла в руку свои волосы.

– Один раз. Но после этого – хуюшки! С какой стати я должна быть там, если сама она на собрания давно не ходит? А? – Она натянула рукава на свои посиневшие руки. – Ты бы посмотрел на некоторых из этих выпендрежных ублюдков. Все они стонут, что их мамочка напилась на Рождество и вырубилась еще до того, как подарки начали открывать. – На ее губах появилась жестокая улыбка. – И тогда я рассказала им историю о том, как моя мамка распаковала все подарки и выпила лосьон после бритья для моих братьев, разбавив его бутылкой шипучки. Видел бы ты их лица. – На лице Линн появилась озорная улыбка, и она с напускным эдинбургским акцентом проговорила: – Мне, пожалуйста, «Обсешн»[154] и диетическую колу.

– Диетическую?

– Ну да. Она парится из-за своего веса.

Шагги рассмеялся, но тут же одернул себя.

– Она и вправду выпила этот одеколон?

– О да. Ну она его пробовала. А потом весь пузырек выхлебала. Чуть не померла. Она потом несколько дней блевала. – Линн потерла свои мерзнущие ноги. – Но зато ее блевотина хорошо пахла.

Лицо Линн снова помрачнело, кончик носа посинел от холода.

– К следующему Рождеству она поумнела. У старушки Мойры Келли начался зуд, и она в канун Рождества взяла несколько подарков, отправилась в самый конец Дьюк-стрит[155]. Она стояла по колено в снегу у самой дороги и продавала их, чтобы на выручку купить выпивку. Она продала за пять фунтов кассетный магнитофон и за двадцатку портативный цветной телик.

– Сочувствую.

– Хуже всего то, что я все еще выплачиваю за них деньги.

Эти слова сорвались с его губ, прежде чем он понял, что произнес их:

– Моя мать прошлым вечером пыталась себя убить.

Линн повернулась к нему.

– Она таблеток наглоталась?

– Нет.

– Порезала себе вены?

– Нет. – Он помолчал. – В этот раз другое.

– Засунула голову в духовку?

– Нет, это она делала раньше. Но я думаю, у нас электрическая плита.

– Ну, это их не остановит. – Линн взяла прядь своих волос в руки, осмотрела их секущиеся кончики. – Моя мамка попыталась как-то раз, когда я уехала с классом на экскурсию. Я развлекалась в Эдинбургском зоопарке, глазела на пингвинов, а когда вернулась домой, вокруг нее стояли все мои братья и ржали. У нее вид был такой, будто она перележала в солярии. Она пыталась отравиться газом, а вместо этого испекла себе физиономию. На части волос полосы от решетки для гриля остались. – Она яростно дернула за выбившийся волосок. – Дурдом. Она себе половину волос угробила, а другую типа слегка завила.

Шагги не смог сдержать смех. Девчонка хихикнула себе под нос, а потом, чуть ли не сразу же, печально вздохнула.

– Ну а твоя-то что сделала?

– Она попыталась выброситься из окна. – Он опустил глаза. – Голая.

– Ёмаё. – Девчонка присвистнула. – Старушка Мойра никогда такого не пробовала. Ёбано счастье – мы живем на первом этаже.

Шагги потер предплечье; под джемпером он ощущал свежие царапины, оставшиеся после схватки с ней. Агнес достаточно уверенно залезла на подоконник. Он столкнулся с новой тактикой, и она повергла его в ужас. Она названивала по телефону, а потом вдруг замолчала. Когда он нашел ее, она была на кухне, одну ногу уже свесила на улицу, другая еще оставалась здесь, ее голая промежность касалась каменного подоконника. Она была обнажена, кричала, и ему пришлось затаскивать ее назад. Под его ногтями еще оставались кусочки ее кожи. Чувство промозглой усталости накатило на него теперь.

– Я думаю, пьянство убьет ее, и я чувствую, это моя вина.

– Да. Вероятно, это ее убьет, – сказала девчонка таким тоном, будто они разговаривали о погоде. – Но я уже говорила – это долгий путь, и ты не в силах ей помочь.

Отчаянные хлюпающие звуки у них за спинами прекратились. Линн подалась вперед, ее волосы так сияли, что казались влажными, ее лицо теперь стало спокойнее и добрее. Холодный воздух с шоссе обдувал их. Шагги пустил клубок ее волос вниз по насыпи и вдруг остро почувствовал свое одиночество, ему захотелось снова, как в детстве, забраться к Агнес на колени.