Шаги во тьме

До аптеки ближе было через двор – двести шестьдесят семь шагов против трехсот девяносто двух. Потому Антон Савельевич направился к калитке, отмеряя счет ударами трости. Взялся за скобу, потянул и нахмурился: невидимые за развешенным бельем, о чем-то спорили два голоса, мужской и женский. Последний показался очень знакомым. Антон Савельевич замер в нерешительности: возвращаться и обходить через улицу, теряя время, не хотелось, двигаться дальше и стать свидетелем семейной сцены тоже. Промедление же делало ситуацию и вовсе неприличной: выходило, будто он подслушивает. Разрешиться сомнениям помогло то, что спорящие стали ругаться громче, и женский голос был опознан. Решительно отодвинув тростью первую сохнущую простынь, Антон Павлович пошел на голос дочери.

– То, что вы подлец, я уже поняла! – звенел, подрагивая от сдерживаемого гнева, Нинин голос. – Верните письма – и больше меня не увидите!

– Нина, послушай! Успокойся! Почему ты веришь не мне, а этой дуре? Я люблю тебя! Ну хочешь, я завтра к твоему отцу пойду и попрошу твоей руки? Он не отдаст тебя за меня, конечно, но я пойду!

– Прекрати немедленно! Я вас видела в саду!

– Нина!

Пощечина в весенних сумерках прозвучала оглушительно звонко, за ней последовала возня, похожая на звуки борьбы, да еще и сопровождавшаяся сдавленными просьбами убрать руки. Антон Савельевич ускорил шаг, споткнулся, запутался в очередной то ли простыне, то ли пеленке, оборвал веревку – поднял невероятный шум, который прервал полный ужаса короткий девичий крик. Рванув изо всех сил пленившую его ткань, Ильин наконец освободился – и замер. У задней двери аптечного склада, раскинув руки, неподвижно лежал на спине мужчина, а перед ним, упав на колени и зажав руками рот, сидела Нина. Из-под головы лежащего растекалось черное пятно.

Антон Савельевич приподнял голову мужчины, автоматически зафиксировав личность – ночной провизор Евгений Бондарев. Посмотрел на рану, проверил пульс. Только после этого повернулся к дочери, взял за плечи, поднял. Та продолжала смотреть на лежащего юношу, не моргая и не отрывая ладоней ото рта.

– Нина! – Ильин решительно встряхнул девушку, заставил посмотреть на себя. – Нина, он мертв. Тихо! Это несчастный случай. Ты слышишь?

Кивнула. Ильин осмотрелся: слева и сзади глухой забор, окна наверху не горят. Точно, аптекарь на водах. До дома около двухсот шестидесяти шагов. Две минуты туда, минуту на инструктирование жены, минуту на звонок, минуту обратно, потому что бегом. Нет, обратно надо через улицу и шагом. Три с половиной минуты. Всего семь с половиной минут.

Дарья Кирилловна охнула, увидев дочь, но выслушала молча, без вопросов, и тут же начала исполнять. Антон Савельевич этого уже не видел, так как крутил ручку телефона, но был уверен – жена уведет Нину в комнату, отсчитает капель и просидит у постели, пока дочь не уснет. Пожалуй, что и дольше будет сидеть.

На том конце сонный голос побурчал:

– Афанасий Северский у аппарата.

– Афанасий, это Ильин. Слушай и не перебивай. Ты мне должен сто рублей. Закроешь этот долг и завтра получишь еще столько же. Надевай фрак, гримируйся в меня. Да, как тогда на юбилее. Тебе надо опоздать на десять минут, просидеть в ложе и уйти за десять минут до конца. Да, чтоб ни с кем не встретиться. К любовнице мне надо. Да, представь. Сто, не торгуйся. Отбой.

Посмотрел на часы. Черт, просил же не перебивать – разговор занял на полминуты больше. Открыл ящик стола, достал «Веронал»[4]

. Ровно через три с половиной минуты он дважды нажал на кнопку звонка справа от двери аптеки.

* * *

– Меня подвели наука и жара – доктор ошибся во времени смерти.

– Что сказал Ильин? – Зина протянула мужу чашку мятного чая, села рядом в плетеное кресло, накинула плед.

– Стоит на своем. Все берет на себя.

Зина кивнула.

– А дочь?

– Нам призналась. Рыдала по бедному Бондареву. Но после разговора с отцом молчит. Заусайлов потом рассказал, что Ильин попросил его отправить жену с дочерью куда-нибудь на время суда. Боится, что она порушит его версию. Александр Николаевич ему пообещал.

Зина снова кивнула. Константин Павлович взял жену за руку:

– Что делать мне?

– Решай сам. Я бы оставила за ними право на выбор. Но думаю, он уже сделан. Хотя как Нина сумеет жить с таким грузом, я не знаю.

Вокруг подвешенной к потолку террасы лампы кружилась пара мотыльков, затрещали цикады. Пузатая луна осторожно карабкалась по черному небу, отталкиваясь от ненадежных ступенек просыпающихся звезд. Зина уселась мужу на колени, прижалась к груди.

– Костя. Пообещай, что ты не будешь меня бранить?

Он отстранился, посмотрел на жену – в ее глазах плясали чертики.

– Тебя? За что?

– Зажмурься. Крепко. И не подглядывай.

Легкие шаги прошелестели по молодой траве, скрипнула дверь, снова шаги.

– Открывай.

В плетеной корзинке, с голубым шелковым бантом на шее, тихо посапывал мокрым носом черный щенок. Константин Павлович посмотрел на застывшую в ожидании жену.

– И как мы его назовем?

Зина захлопала в ладоши, даже подпрыгнула.

– Умный у нас в семье ты, ты и имя придумывай.

– Да уж, умный…