Шаги за спиной

Снова везет, снова удача. Штыря Валерий придумал, взлянув на металлический шест на полянке – шест был предназначен для политических карнавалов и потому его красили каждую весну.

Штырь – просто первое слово, которое пришло в голову. Почему бы и не Штырь?

Он уходил вдоль аллеи, а пятеро дебилов стояли в нерешительности. Сегодня они столкнулись с чем-то, что не позволяло им действовать как всегда. Здесь нужно было подумать, а думать они не умели.

– Кто такой Штырь? – спросил один из дебилов.

– Значит, есть такой, раз сказал.

По аллее приближался еще кто-то. Дебилы выстроились в боевом порядке.

– Привет, – произнес главный дежурную фразу, – вот мы и встретились.

Он попробовал было вынуть нож, но не успел. Удар в голову вырвал его из реальности на ближайшие двадцать минут.

– Привет, – сказала тень, – брысь с дороги.

Дебилы покорно расступились.

Тень сделала несколько шагов, потом обернулась:

– Почему вы его отпустили?

– Он сказал, что знает Штыря.

– Кого???

– Штыря.

– Он не мог знать Штыря.

– Он сказал.

Тень помолчала, думая.

– Это меняет дело.

– Эй, поинтересовался один из дебилов, – а кто такой Штырь?

– Это страшный человек. Лучше не бери в голову.

19

На двери нужного подьезда кто-то написал желтой краской слово, начинавшееся с «п». «П» подтекло и напоминало нотный знак – две восьмых. Здесь же стояли пятеро допризывников и хлопали шестого по ушам. Шестой, отвернутый к стене, отгадывал. Все шестеро были нездорово костлявы, с большими лбами и маленькими подбородками. На ступеньках сидел очень черный грузин с маленькими усиками. Грузин попросил закурить и Валерий не дал, хотя нащупал в кармане зажигалку.

Понаезжают всякие и просят закурить.

– Эй, – сказал грузин, – она уже ушла, давно ушла.

– Из какой квартиры?

– Из двадцать шестой.

– Из двадцать шестой не ушла бы, – ответил Валерий.

– Ты што мне не веришь? – возмутился грузин, делая ударение на слове ШТО. Бывают такие вспыльчивые, горячая кровь.

Дверь двадцать шестой была приоткрыта, торчал язычок коврика. Валерий нажал звонок (на всякий случай, звонок не сработал) и вошел. Люда была в домашнем халатике и с распущенными волосами. Ее глаза блестели, текуче отражая два зеркала в прихожей – справа и слева. Валерий взглянул в зеркала и увидел бесконечность, самая интересная часть которой была заслоняема его собственным лицом.

Люда повисла на шее и зашептала на ушко.

– Что ты говоришь?

– Тише.

– Ты же сказала, что мы будем одни.

– Так получилось. Приехал папа из Вологды. Всего на два дня. Не предупредил, точнее, посылал телеграмму, а телеграмма не успела. Ты же знаешь, как сейчас идут телеграммы?

– Ты будешь знакомить меня с папой?

– Нет, он сейчас спит. Ты, пожалуйста, тихо, не разбуди.

Он так устал, что заснул в кресле. Я его пледом накрыла, бедняжка. Он так много работает.

Валерий смотрел на Люду и его душа теплела – как умеет любить эта женщина, сколько заботы, ласки, добра…

– Знаешь, Людочка, – сказал он, – а я ведь был женат, теперь вдовец. Я не говорил тебе, ты меня простишь?

– Идем, – она провела его в зал и посадила на кресло (напротив дремлющего папы), присела ему на коленки. Все получалось просто и естественно.

– Не при папе же? – удивился Валерий.

– Он бы не одобрил, конечно, – ответила Люда, но он обычно спит очень крепко. Помню, когда была маленькой, я будила его по утрам. Вот то-то была мука!

Она положила руки на плечи Валерию.

Валерий не совсем точно знал, что делают в таких ситуациях. С Асей об этом и речи быть не могло – еще в первую ночь она оделась в толстенную ночную рубашку и стала жевать бутерброды с икрой (оставшиеся от праздничного стола). Жевала она сидя, ожидая, пока Валерий заснет. Еще несколько ночей прошло в том же духе. Потом они переехали на дачу, ради медового месяца. На даче была всего одна комната и ее перегородили ширмой. Ася сразу же заявила, что в таких условиях она не может. После двух недель на даче она сбежала к отцу своего ребенка (а ребенок – это вечно плачущее несчастье!) и через девять дней вернулась веселая, румяная и с наглым счастьем в глазах. Валерий попробовал распросить и получил такие насмешки, на которые была способна только Ася.

Жалости в ней никогда не было. Вечером она сообщила, что муж, который почти месяц не спит с женой – это не муж, а бревно, поэтому она его мужем не считает. Это были самые счастливые дни супружества – праздники любви. Потом потянулись будни. А чертик был неправ, рассказывая, что Ася убилась, упав с лестницы. Ее судьба была больнее и драматичнее. Иногда судьба устраивает трагедию, ей нравится работать на зрителя, особенно если зритель умеет смотреть.