Шакалота. Птичка в клетке

— О чём? — страх вихрем закручивается внутри. — Вы ведь сказали…

— Он жив. Жив! Просто… он в больнице, разрешение покинуть пределы города его отец не получил насколько я знаю. Он хотел вывезти Максима за границу — далеко за границу, а не в соседний город, так что…

— Говорите же.

— Лиза он… Его… травма его головы очень серьёзная. Максим… всё ещё не пришёл в себя.

— Он умрёт?

— Я не знаю.

— Он умрёт, да? Просто скажите!

— Лиза… — головой качает. — Я думаю, его отец получит разрешение на перевоз сына за границу — для такого как он нет ничего невозможно, а следствие может и подождать, тем более что Максим Яроцкий… говорящий и соображающий Максим им просто необходим. Ты главное не переживай, всё будет хорошо.

Всё будет хорошо — бессмысленная фраза. Обманка для девчонки прикованной к больничной койке.

Ничего не будет хорошо. Если что-то хорошее и было в этой истории, то оно давно закончилось.

— Оскара и его дружков накажут по всем законам, — тётя Алла пытается говорить с воодушевлением. — К тому же благодаря брату Максима было поднято старое дело о… о Косте. Роман Емельянов отрицает, что он был за рулём своей машины в ту ночь, но там есть один парень… Денис…

— Ден?

— Да, кажется, в своём кругу они так его называют. Он решил сотрудничать со следствием, так что думаю, мы скоро узнаем правду.

— Почему вы мне не сказали? — смотрю на тётю Аллу, и глаза слезами наполняются. — Почему просто не сказали?

— Ты была в коме, Лиза. Да и… столько всего произошло.

— Я не об этом, — слёзы продолжают жечь глаза, пульс учащается, слышу, как приборы начинают пищать быстрее. — Костя.

Тётя Алла не сдерживает слёз. Пытается скрыть их, отворачивается, стряхивает ладонью. Глубоко вздыхает и вновь смотрит на меня.

— Я… — голос дрожит и звучит тихо. — Лиза, вы с Костей учились в одной школе, знали друг друга. Возможно так и не смогли подружиться, но твои родители и я не могли сказать тебе вот так — сразу. Мы боялись. Осознание, что в твоей груди теперь бьётся сердце моего сына могло усложнить тебе и без того тяжёлую жизнь. Нужно было время. Ты бы повзрослела, восстановилась после операции и тогда…

— Вы бы сказали мне, что Костя отдал мне своё сердце?

— Да, — кивает и улыбается с горечью, а в глазах будто искорки гордости за сына сверкают. Так ярко… — Мой мальчик знал о твоих проблемах, Лиза. Так случилось, что он услышал, как я утешала твою маму, когда разговор об операции встал ребром. Тебе была необходима пересадка, прогнозы были не самыми хорошими, помнишь?

Киваю.

Тётя Алла слабо улыбается, а на щеках продолжают блестеть дорожки от слёз:

— Костя спросил тогда у меня, можем ли мы чем-нибудь тебе помочь? Средствами. Я ответила, что, к сожалению деньги здесь мало что могут решить, а он… я никогда не видела его таким… вы ведь даже не дружили.

— Мы просто не успели это сделать.

Тётя Алла мягко опускает ладонь мне на грудь.

— Это… это было непростое решение. Мой муж не сразу согласился, но… поймёшь ли ты меня правильно, Лиза?.. Я не только пыталась помочь сохранить жизнь тебе. Всё о чём я в тот момент могла думать, это о том, чтобы сохранить хотя бы частичку моего мальчика. Хотя бы частичку, которая сможет продолжить жить. Костя был бы счастлив узнать, что спас жизнь такой замечательной девочке, как ты. Он был бы счастлив, как и я, знать, что его сердце теперь живёт в тебе.

На следующий день ко мне в палату, наконец, заглянул отец.

Клянусь, ещё никогда в жизни я не видела его таким. Его сложно было узнать. Потерянный, бледный, с красными, водянистыми глазами под которыми пролегли огромные тени, и практически полностью поседевший.

Выть захотелось от одного взгляда на него, но я сдержалась. Заставила себя изо всех сил выдавить неправдоподобную улыбку, уткнуться лицом в его тёплую грудь и только тогда дать волю слезам… беззвучно.

Мы не говорили с папой о том, что произошло. Мы просто смотрели друг на друга, молчали… А потом он почему-то заговорил про Пашу. Не просто так заговорил.

— Заходи, — отец открывает перед Пашей дверь и дружественно хлопает по плечу. — Ей нужна твоя поддержка.

Паша неуверенно кивает, глаза суетливо — даже испуганно, — бегают по палате, пока не останавливаются на моём застывшем в смешанных чувствах лице. Рада ли я ему? Не знаю. Сейчас я плохо ориентируюсь в собственных ощущениях. Понимаю лишь то, что больше не злюсь на него — а есть ли смысл? Каждый из нас совершил много ошибок. Каждый из нас за них поплатился.

— На чём ты приехал? — спрашиваю, наблюдая, как Паша спотыкается о ножку стула и ловит его в нескольких сантиметрах от пола.

— П-прости.

— Так на чём ты приехал?

— На поезде, — прочищает горло от неловкости, опускается на стул и переплетает пальцы в замок. Смотрит на меня украдкой, и будто всё ещё стыдится своих поступков, в глаза мне прямо взглянуть не может. Вижу, что белки у него покрасневшие.

Поднимаюсь повыше на подушке, облизываю пересохшие губы и всё ещё пытаюсь понять, что чувствую. Ничего. Абсолютно ничего.

— Как давно? — просто молчание сглаживаю.

— Неделю назад.

— Неделю? — Удивление — уже хорошо. — И где же ты…