Шале

— Потому что не хотела расстраивать тебя, — лгу я. — Потому что ты очень хочешь ребенка. Я просто не смогла сказать «нет». Подумала, легче будет притвориться, что я тоже хочу.

Это лишь наполовину правда. Я действительно думала, что так будет легче. Но главное, я не могу допустить, чтобы он бросил меня, — поняв, что я ему не подхожу. Слишком многое поставлено на карту. Вот в чем основная причина моего решения. Но этого я сказать не могу.

Его лицо смягчается.

— Ох, Реа… Это так глупо! Конечно, мы можем подождать. У нас есть время. Немного, но есть. Ты должна была признаться. Я люблю тебя. И хочу, чтобы ты была счастлива.

Я выдавливаю улыбку.

— А я хочу, чтобы был счастлив ты. Но не хочу ребенка. Не сейчас.

Хьюго гладит меня по лицу, но он настороже. Чего-то недоговаривает.

— Ладно, дорогая. Отложим это на год или два. Но мы оба не молодеем… А теперь я пойду принесу тебе воды. Думаю, сейчас лучше лечь спать.

* * *

Во рту пересохло, голова раскалывается. Когда я просыпаюсь, Хьюго в спальне нет. Наверное, ушел завтракать. А может, избегает меня после скандала с таблетками вчера вечером… Конечно, Хьюго рассердился, но он переживет. В конце концов, он меня любит — я это точно знаю.

Смотрю на часы — уже девять. О чем мы там договаривались с Мэттом?

Сообщение. Я обещала прислать сообщение. Выбираюсь из кровати и раздвигаю занавески. За стеклом сплошная белизна — на выступ крыши под нашим окном навалило столько снега, что ничего не видно, зато до меня доносится шум ветра.

Хочется верить, что Хьюго с Саймоном все-таки пойдут кататься и муж не будет путаться у меня под ногами весь день, но это маловероятно.

Приняв горячий душ, я плетусь вниз. Удивительно, но Мэтт уже тут; при виде него у меня на щеках проступает румянец. Хьюго сидит за столом, притворяясь, что читает французскую газету. Он не отрывает глаз от страницы, хоть наверняка услышал, что я иду. Похоже, он меня еще не простил.

Я сажусь с ним рядом и ласково прикасаюсь к руке:

— Доброе утро.

На мгновение Хьюго поднимает голову, а потом снова утыкается в газету.

— Привет.

— Остальные еще не вставали?

— Не похоже.

В гостиную входит Милли:

— Доброе утро, Реа. Что желаете на завтрак? Яйца?

При одной мысли о яйцах у меня к горлу подкатывает тошнота. Хьюго откашливается, по-прежнему глядя в газету.

— Хм… нет, Милли, спасибо, — отвечаю я. — Лучше оладьи.

Она кивает.

— Никаких проблем. С кленовым сиропом? Или с шоколадным соусом?

— С кленовым сиропом, пожалуйста. Большое спасибо.

Хьюго продолжает таращиться в газету. Французский он знает совсем плохо — куда хуже меня, — поэтому вряд ли действительно читает. Я копаюсь в телефоне, чувствуя себя на удивление некомфортно из-за его молчания. Хорошо бы Саймон или Кэсс спустились к нам… А может, они уже позавтракали и ушли? Точно нет. Кэсс ни за что не встала бы в такую рань и не пошла бы на улицу по такой погоде.

— Вы с Саймоном катаетесь сегодня? — забрасываю я пробный шар.

— Не думаю, — холодно отвечает Хьюго. — Я его еще не видел, но, по словам Мэтта, подъемники могут и не открыться.

Я стараюсь не показать свое разочарование. Мы не сможем побыть с Мэттом наедине, если Хьюго не пойдет кататься.

— Серьезно? Погода такая плохая?

— Очевидно, — говорит он, не глядя на меня. Едко добавляет: — Что, ты разочарована? — Однозначное неодобрение нашего с Мэттом плана.

Меня так и подмывает съязвить что-нибудь в ответ, но тут возвращается Милли. Она ставит передо мной блюдо с внушительной стопкой оладий и белый кувшинчик с сиропом. Дотрагиваюсь рукой — кувшинчик теплый.

— Выглядит потрясающе, Милли, большое спасибо.

Она улыбается.

— Я очень рада. Что еще вам предложить? Кофе? Чай? Свежевыжатый апельсиновый сок?

— Чай с мятой, пожалуйста, — прошу я.

Хьюго цокает языком — он знает, что мятным чаем я спасаюсь от похмелья. Игнорирую его и обращаюсь к Мэтту:

— Хьюго сказал, подъемники сегодня закрыты?

Он кривится:

— Да, боюсь, что так. Не знаю, слышали ли вы новость…

Хьюго поднимает глаза.

— Какую новость?

— Про труп. На курорте нашли труп.

Часть II

22

Декабрь 1998 года, Ла-Мадьер, Франция

Луиза

Раньше я никогда не каталась на лыжах. Этим не занимаются те, кто живет в социальной квартире, правда? Но с тех пор как поступила в Оксфорд в прошлом году, я начала заниматься подобного рода вещами. Теперь я округло произношу гласные, называю обед ланчем, а полдник — чаем, и стараюсь не употреблять слово «туалет». Я делаю это ненамеренно, так само получается. Мама поддразнивает меня, когда я приезжаю домой, говорит что-нибудь вроде «надо достать наш парадный сервиз», но на самом деле она только рада. Мама растила меня без отца и очень мною гордится. Я — первый знакомый ей человек, который поступил в университет. А еще я из тех, кто старается приспособиться. Притвориться, что он такой же, как все. И всегда был.

Каникулы в горах, конечно, не моя идея, и даже не моего парня Уилла. А брата Уилла, Адама.

— Ну, и что ты думаешь, — спрашивает Уилл. — Поедешь?

Мы лежим в постели в его комнате, голые. Я сажусь и начинаю через голову натягивать футболку.