Шалопаи

– А по-любовски, – отругнулся Лёшка. – Дал по листу в зубы. А уж что написали, сам после разберёшь. Для того вас, дураков, и учат. Ещё и куксится. Хотел их Гутенко передать вместе с остальным материалом, да там такое началось, что и ему уж не до меня, и сам я при первом случае дёру дал. Закинул в «бардачок». Так и провалялись.

Клыш вгляделся в неразборчивую вязь. Кое-как перевёл. Это были признательные показания об истинных обстоятельствах аварии. Но без «шапки», без даты, без адреса. Вздохнул.

– Не оформлены как положено. Так что процессуального значения не имеют, – посетовал он.

– Процессуального, может, и не имеют. Вам, учёным, виднее, – Муравей вновь рассердился. – А только когда жопу тебе драть начнут, прикрыться помогут.

– Спасибо, Лёха, – Данька приобнял обидчивого гаишника. Лёшка засопел. Высвободился.

– Но имей в виду, если скажешь, что от меня, пойду в отказ, – предупредил он. Потоптавшись, вышел.

В тот же вечер Клыш отвёз заявление в секретариат облпрокуратуры.

Прошёл день, другой. Всему городу уж стало известно, что водитель комбинатовской «Волги» Кучумов выжил и пошёл на поправку. Но никто Даньке не звонил, никто его не вызывал. И это было ответом.

Ещё через пару дней из больницы позвонил взвинченный Моргачёв.

– Бестактные вы люди, менты! – с полоборота завёлся он. Похоже, прежде чем позвонить, долго закипал. – Был человеком, мундир надел и – деформировался. Я о Вальдемаре твоём!.. Да и о тебе тоже. Приезжал допрашивать… Потому и допустил, что у меня своё начальство есть. Если главврач приказывает… Довёл мужика своим допросом до приступа. Да то бы полдела! Знаешь, чего у меня спросил. Можно ли перевезти в медчасть следственного изолятора… Это после того как еле выходили. Да и сейчас ещё никакой. И чтоб ваши тюремные коновалы угрохали!.. Не дам, понял? Виновен – не виновен – то не ко мне. Но пока на ноги не поставлю, даже не суйтесь! Так своим и передай!

Коля рассерженно задышал в трубку.

– Вечером меня к нему пустишь? – спросил Клыш.

– Что?! – голос Моргачёва вновь погрознел. – Решили по очереди, измором. Да он вовсе концы отдаст!

– Я не допрашивать, – успокоил его Клыш. – И это не для меня, а для него. У тебя все равно его не сегодня-завтра заберут в общую палату. А оттуда и увезут. А я, может, смогу помешать.

– Но без подлянки? – Коля заколебался.

Клыш невесело засмеялся:

– Как там у вас в клятве Гиппократа? «Войду для пользы больного?» Обещаю.

– Тогда ладно, – смилостивился Моргачёв. – Вечером будет дежурный ординатор. Предупрежу. Но только в её присутствии и – пока не выгонит.

В девять вечера реанимационное отделение было тихо и пустынно. Одинокая медсестра на посту, удивившаяся позднему визиту следователя со спортивной сумкой через плечо, перенаправила Клыша в ординаторскую, к дежурному врачу.

Данька коротко постучал, вошёл. За столом при свете настольной лампы молодая женщина в белом халате и шапочке что-то быстро заполняла. Шапочка колыхалась на склонённой смоляной шевелюре, будто лодочка на гребне волны. Она подняла голову. Свет лампы упал на лицо. Спортивная сумка сползла с плеча, шмякнулась об пол. То была Кармела. Кармела отвела в сторону лампу. Прищурившись, вгляделась.

Данька шагнул на свет.

– Клыш? – неуверенно произнесла Кармела. Вскочила – с полыхнувшими огнём глазищами. Подбежала. Вся в белом, гибкая, одурманивающая.

– Ты, – прошептала она. Провела пальчиком вдоль шрама, огладила ожог на шее.

– Ты… – повторила с болью. Припала. Знакомо потёрлась носом. – Нашёл-таки. И где ж ты всё ходишь-то?..

Данька обхватил её голову, поцеловал потемневшие глаза. Прежние, цвета созревшей смородины.

Впился в губы. И вдруг будто одеревенел. Нервик под правым глазом мелко задрожал. Задёргалась щека. Пальцы непроизвольно вцепились в женские плечи.

– Ты что?! – перепугалась Кармела. – Что?!

Обернулась. За спиной не было ничего, кроме вазы с красными тюльпанами.

– Но там же ничего нет. Только тюльпаны. Обычные тюльпаны… – непонимающе произнесла она. – Эй, ты где?

Она помахала ручкой перед его застекленевшими глазами.