Шалопаи

– На твой век хватит, – успокоил Клыш. Кучум резко распахнул глаза, всмотрелся. Усмехнулся обречённо.

– Так и знал, что твоя работа, – он облизнул спёкшиеся губы. – Сегодня следователь приходил. Гутенко, да? Начал пургу гнать, будто меня куда-то занесло. Я сначала всерьёз воспринял, думал, не разобрались. Оправдываться принялся, доказывать. А потом он тебя упомянул, что ты первый на аварию приехал. И я так и понял, чьих рук дело. Обещал упечь и – упекаешь. Хитро придумал – вроде, сам в стороне, – он с хрипом пополз вверх по подушке. – Не знаю, за что ты на меня взъелся… Вроде, не узбек.

– А то, что завтра-послезавтра тебя в следственный изолятор переведут, знаешь? – перебил его Клыш.

Кучум с сапом задышал.

– Так вот ты с какого конца зашёл! – сообразил он. – Чтоб до суда не дожил!

Данька поморщился.

– Кучум! У нас мало времени. Потому кончай нести пургу и сосредоточься. То, что не виновен, знаю.

– Ещё бы!..

– Я это дело не веду. Но, по материалам, ты уже, считай, закопан. Отбиться не надейся. Кто мог в твою пользу показать, мертвы. Как раз за них тебя и сажают… Тебя за корову приговорили. Теперь понял?

Кучум безысходно откинулся на подушке, – значит, сообразил.

– Где спрятаться есть? – спросил Клыш. – Ну, в Татарии своей, что ли?

– Положим, – осторожно подтвердил Кучум. Он всматривался во врага, стараясь проникнуть в сокровенный его замысел. – А, – догадался он с усмешкой, – надумал, вроде как при попытке к бегству. Чтоб ещё статью сплюсовать.

– Ты не арестован. Значит, ни в каком бегстве обвинить нельзя, – Данька огладил подбородок. – Вот когда тебя в медчасть СИЗО перевозить станут и ты попробуешь сбежать, вот тогда – попытка. А пока – шанс. Быстрей соображай, – поторопил он. – В сумке одежда, внизу машина. Доброшу, куда скажешь. Лучше какой-нибудь дружок из врачей, чтоб отлежаться. А дальше – твои дела.

Кучум вглядывался с всё большим вниманием.

– Так в розыск объявят! – сообразил он.

– Объявят. Но уж лучше в розыск, чем сразу в камеру… Сейчас тебе важно отсюда ноги унести. И схорониться. Доберёшься до своих, распластаешься перед Шаймиевым или кто там у тебя есть. Захочет защитить, найдёт способы. А вот из тюрьмы в российской глубинке тебя никто вытаскивать не станет. Они-то там не знают, что дело твоё – фальшивка… Ну же!

– Но за что?! – простонал Кучум. – И почему ты?

Данька отвёл взгляд.

– Долго объяснять. Сажают, потому что карты сошлись. А помогаю – виноват я перед тобой оказался. Не хотел, но так вышло… И ещё одно. У меня сохранились первичные показания водителей фуры. Подтверждают, что авария произошла по их вине. Если решишься дать делу ход, я поддержу. Но там уж чья возьмёт.

Он постучал по часам.

– Решать надо быстро. Вернутся врачи, даже захочу забрать – не отдадут. Ну?

– Да, – согласился Кучумов.

Через полчаса больница номер шесть забила тревогу: из реанимационного отделения пропал пациент.

В 24 часа в квартиру Поплагуевых позвонили. Засидевшийся за документами Михаил Дмитриевич, удивлённый поздним визитом, поднялся открыть. После смерти жены у Михаила Дмитриевича развился странный недуг. Среди ночи, перед рассветом, ему то и дело снился один сон, будто кто-то невидимый опечатывает его рот и пресекает дыхание. Он вырывался, задыхаясь, кусался, царапался. Кое-как пробуждался, рывком садился на край кровати и долго сидел, быстро и жадно отдуваясь. После таких ночей голова нестерпимо болела, соображалось натужно, будто и впрямь не хватало кислорода. А в какой-то момент вырваться вовсе не удастся. Врачи успокаивали, ссылаясь на переутомление. Но Михаил Дмитриевич верил не им, а собственным ощущениям и старался ложиться как можно позже в надежде обмануть неведомого врага. Порой по утрам обнаруживал себя в кресле, дремлющим у потухшего телеэкрана.

Вновь звонок. Кто-то нетерпеливый. В пижаме, как был, Михаил Дмитриевич распахнул дверь. На лестничной клетке стоял приятель сына Данька Клыш. Ставший районным милицейским следователем. Несколько дней назад он передал в облпрокуратуру чрезвычайно неприятное заявление, которое Михаил Дмитриевич «положил под сукно» в надежде, что этим Клыш и ограничится. Но, видно, подзабыл, что дружок сына, как и вся их троица, из породы небитых упрямцев.

– К Олегу, конечно? – по-своему поздоровался Михаил Дмитриевич. – Так знаешь, поди, что он дома не бывает. Так что…

Михаил Дмитриевич потянул на себя дверь.

– Я к Вам, – ответил Клыш.

Михаил Дмитриевич всмотрелся.

Данька сильно переменился. Строго говоря, это был не прежний дерзкий пацан-выпендрюжник. Перед Михаилом Дмитриевичем стоял битый судьбой мужчина с жёстким прищуром.

– Ну что ж, – Михаил Дмитриевич неохотно посторонился, впуская визитёра в прихожую. В квартиру приглашать не стал.

– Что-то надо по службе? – славировал он. Рассердился сам на себя. Удивительно, но под наглым взглядом этого молокососа Михаил Дмитриевич чувствовал себя неуютно. – Мне передали твоё заявление, Даниил. Конечно, затребую уголовное дело. Перепроверю.