Шам

Рокот крупнокалиберного пулемёта справа, истеричный крик (кажется, Абрикоса) «Духи!» и шлепки тяжелых пуль пришли одновременно. Развернувшись к источнику опасности, Морлок успел нехорошо подумать об отставшем отделении Хомяка (через полосу ответственности которого к ним на правый фланг и выскочили «чёрные»), заметить две джихадки – одну с плюющимся огнём пулемётом, другую с чем-то вроде безоткатки, и даже направить в ту сторону автомат, после чего из ствола установленного на втором пикапе орудия вырвался сноп пламени и свет вокруг внезапно погас.

Уже почти соскользнув в темноту, Гриша услышал визгливый голос (опять Абрикос) «Мааскву, Мааскву задвухсотило!» и хотел было подумать «Ах ты ж сука!», но не успел – мозг выключился окончательно.

                                            * * *

– «А я милиционер…»148 – глухо пробормотал Ганс, вызвав непонимающие взгляды окружающих и мимолётную усмешку нескольких среднеазиатов и Эшрефа.

Впрочем, начальник штаба мгновенно вновь посерьёзнел – ситуация к веселью не располагала. Двое казахов из личного отряда командира катибы сбежали вместе с батальонной кассой, в процессе убив четверых сослуживцев, включая комбата. Где их теперь искать и кто будет этим заниматься, учитывая непрекращающийся напор врага, было решительно непонятно. Ну, по крайней мере, Марату – у ставшего ВрИО комбата Эшрефа, возможно, какие-то идеи и были.

Эшреф повернулся к Мохаммеду, командовавшему «местным» джамаатом, и принялся отдавать какие-то приказания на арабском. Всё, что Валеев понял, это «дороги», «Хисба»,149 «Казахстан», «семьи» и «Эмни».150 Со второй частью понятно, наверняка найдётся, кому заняться семьями предателей (никакого сочувствия к беглецам Марат не испытывал, крысы и есть крысы), а вот причём тут местная «полиция нравов»… Впрочем, казахи наверняка продумали пути отхода, а переодеться в женщину – лучший вариант, с учётом местной моды. Ни один мужчина не прикажет чужой женщине снять чадру, за это в лучшем случае сильно огребёшь. Но в Хисбе есть женские подразделения, личный состав которых может попросить Гюльчатай показать личико, так что наладить с ними взаимодействие в деле поимки и правда нужно, а у местного это получится лучше. Про чекистов же, наверное, просто так сказал, для поднятия духа – типа даже если тут ускользнут, один хрен…

– Ганс! – Эшреф, закончив с организацией преследования, повернулся к отвечающему в батальоне за радиосвязь бывшему казахскому немцу, уехавшему на родину предков, там севшему за ограбление и принявшему в тюрьме ислам. – Подбери себе двух-трёх толковых братьев из джамаатов, восстанавливай ячейку управления. Я пока буду и за амира и за эн-ша, но дополнительные люди всё равно понадобятся.

Ганс, который вообще-то был Саша, а у местных кадровиков проходил как Абу Искандер аль-Альмани (но никто его так не звал), кивнул и пошёл исполнять приказ. Немецкую основательность не в силах изменить даже ислам, так что в результатах можно было не сомневаться.

Крымчанин перевёл взгляд на Аслана:

– Что у тебя там опять стряслось?

Марат не знал, что подразумевалось под опять, но, судя по выражению лица ротного, ничего приятного. Чеченец, впрочем, быстро преодолел смущение и кивнул на подчинённого:

– Струсил, не выполнил приказ, бросил позицию.

Взгляд Эшрефа переместился на Марата, и обычных теплоты и юмора в нём не было заметно от слова совсем.

– Объяснения есть?

Марат коротко выдохнул и бросился в бой:

– Приказ был удерживать позицию полчаса, чтобы дать джамаату отойти. Я удерживал её сорок минут, после этого отошёл сам, когда арта стала совсем уж сильно накрывать.

Строго говоря, наёмники просто не проявили особой энергичности, что и позволило его взводу отходить от укрытия к укрытию, периодически обозначая своё присутствие огнём, но для таких деталей было не время и не место. Валеев прекрасно отдавал себе отчёт, что сейчас его жизнь в куда большей опасности, чем в любом из прошлых боёв. Если Эшреф не примет его версию (или просто не захочет подрывать авторитет Аслана), то истишхадия – лучшее, что может случиться. В конце концов, формально (а для многих и фактически) это не наказание, а честь. Если же его признают трусом и сочтут такой чести недостойным… тут уже можно ожидать чего угодно, до свежевания заживо включительно. Есть у них в роте пара таджиков, любителей делать такое с пленными. Адекватные люди старались держаться от этих отморозей подальше – брезговали.

– Ты должен был остаться и принять шахаду со своими людьми! – зло выкрикнул чеченец. – А ты струсил!

Тёмные глаза начштаба не отрываясь, без выражения смотрели на Марата.

– Приказ был удерживать позицию полчаса. – упрямо повторил Валеев. – Я держал её сорок минут, чтобы дать джамаату время отойти. Потерял четверых. И только после этого отошёл – нас крыли артой, бэ-ка заканчивался. Мы бы просто погибли, не нанеся кафирам никакого урона. Приказ я выполнил.

Эшреф задумчиво потеребил жидкую, битую сединой бородёнку:

– Не считай мертвыми тех, кто был убит на пути Аллаха. Нет, они живы и получают удел у своего Господа.