Шаманы гаражных массивов (СИ)

   щий раз еще громче, так, что на место пропавших из гортани звуков со

   свистом устремлялся холодный воздух, и крик мой завершался кашлем.

   Когда Дениса выписали из больницы, мы с ним решили, что сноуборд

   он не бросит. А потом Наташа сказала мне:

   -- Ты не оставил ему выбора.

   -- Почему это? -- возмутился я. -- Я предлагал продать комплект.

   Он отказался.

   -- Дело не в том, спрашивал ты или нет.

   -- А в чем же тогда?

   В разговоре с сестрой мне часто не хватало терпения. Она как ледокол,

   движется вперед с одной и той же скоростью, взламывая гремящие льды

   моих нападок.

   -- В том, как ты это спрашивал. Ты говорил: "Может быть, нам сплавить

   твою доску какому-нибудь храбрецу, а, приятель? Я не буду говорить, что

   с тобой на ней случилось. Может быть, у него получится лучше. Хочешь,

   чтобы на твоей доске катался кто-нибудь другой?"

   Я скреб лысину. Я не помнил, присутствовала ли сестра при этом раз-

   говоре, но да, именно так я и говорил. Примерно так.

   -- Ты его отец. И оттого, на чьей ты стороне, зависит очень многое.

   В тот раз ты был на своей стороне. А он -- твой сын. Еще ребенок. Он все

   сделал, как должен был, то есть подчинился твоему решению.

   А потом она сказала кое-что, что я запомнил надолго:

   -- Твой сын в разы серьезнее тебя. Поменять бы вас местами, и хоро-

   шенько бы тебя отшлепать.

   Черт бы ее подрал с ее проклятыми книжками!

   На исходе второго часа истекает и мое терпение.

   -- Ну, что ты плетешься, как черепаха? -- ору я в спину, когда он в ко-

   торый раз аккуратно нарезает снег на мелкие ломтики кантами.

   Денис просто устал. Он взбирается на склон, упрямо наклонив вперед

   голову, словно горный козел. Когда он подходит, я чувствую запах пота.

   Взмокло у него даже лицо.

   -- Поехали домой, а то простудишься.

   Дорогой я засылаю к Денису "разведотряд".

   -- Очень сложно, -- отвечает он. -- Как будто заново учишься. Хотя

   ноги все помнят. Дядя Петя ругался.

   -- Ты молодец, -- говорю я, распечатывая жвачку. Может, получится

   вмять в нее мои нервы. Отчего-то я вымотан не меньше сына. -- Встал на

   доску после травмы. Как настоящий спортсмен. Как Кевин Пирс. Ты зна-

   ешь, он несколько лет лежал в коме, и...

   -- Кевин Пирс снова катает?

   Денис встает коленями на сиденье. До дома нам ехать недалеко, поли-

   цейских по дороге нет, поэтому я посадил его рядом с собой.

   -- Да. У него была травма...

   -- Я знаю. Ты рассказывал. Вот здо-орово! Мы с ним, значит, вместе.

   Как Хаус и Уилсон. Как Чип и Дэйл.

   Я давлюсь жвачкой и едва не пропускаю красный сигнал светофора.

   Следующую вылазку предпринимаем через три дня, в конце недели.

   И опять, как и в прошлый раз, я не могу понять, нравится ему или нет. Во мне

   просыпается страстный болельщик, и я громко кричу, то подбадривая сына, то

   науськивая его на свежевыпавший снег, как пса на тренировочный манекен.

   Толку никакого. Петр сегодня выходной, так что успокоить мои рас-

   строенные чувства некому. Я несколько раз глубоко вздыхаю, вспоминаю

   голос сестры. Просто голос, не привязывая его ни к каким нравоучитель-

   ным высказываниям.

   -- Мы уходим, -- говорю я сыну. -- Оставь сноуборд прямо здесь.

   -- Зачем? -- не понимает Денис.

   -- У тебя не получается. Ты не хочешь. Может, у того, кто заберет эту

   доску себе, будет желания побольше. А ты займешься чем-нибудь другим.

   Например, шахматами или рисованием комиксов.

   Я отбираю у него сноуборд и выкидываю его в сугроб. Разворачиваюсь

   и иду к машине. Мне кажется, я делаю все правильно и очень взвешенно,

   но в боку просыпается ноющая боль. Так внезапно может начать болеть

   только пустое место, заполненная кровью полость. Такие боли преследо-

   вали меня во время моих конфликтов с миром десять лет назад.

   Я загружаюсь в машину. Тихий, как тень, Денис открывает заднюю

   дверь и пристраивает на пол доску. Сам заползает на сиденье. Лицо оку-

   тано паром от сочетания слез и морозца, но он не издает ни звука.

   -- Прости. Я не хотел на тебе срываться, -- говорю я.

   "Такое впечатление, будто тебе вырезали мозги", -- сказал бы Петр.

   В следующий раз мы приходим сюда почти неделю спустя, вечером, когда

   я освобождаюсь с работы. Склон освещен несколькими прожекторами, да-

   ющими оранжевый свет, отчего он похож на танцплощадку начала девяно-

   стых. Никого нет, только несколько подростков восседают на своих досках

   и передают друг другу коробку с вином. Они напоминают тропических по-

   пугаев, каким-то невероятным образом очутившихся в русской зиме.

   Одного из них я знаю. Кличка у него Кальмар, он подходил к нам знако-

   миться в прошлом году. Этот парень мне сразу не понравился, несмотря

   на то, что стоит на доске, как Бог.

   Он, и правда, похож на кальмара. Вялый, с глазами потомственного

   наркомана, в которых плещется странная смесь спокойствия и безумия.

   С бесцветными, в меру длинными волосами, которые неизменно пристают

   к уголкам его рта.

   Он видит нас и машет рукой, предлагая подойти, но я веду Дениса

   в другую часть склона.

   -- Это же Кальмар, -- оживляется Дениска и машет в ответ.

   После знакомства с Кальмаром мой сын долго выбирал себе звучную

   кличку, стал носить шапку так, чтобы она едва закрывала уши, и обзавел-

   ся парочкой идиотских жестов. К счастью, сейчас все это позабылось.