Когда за спиной кто-то шумно вздохнул, обреченно закрыла глаза. Но жрать меня не торопились, потому, обмирая от собственной смелости, обернулась. Икнула, попятилась. Передо мной сидел Черныш. Черный, здоровый, лохматый. Морда – пришлось задрать голову, чтобы ее рассмотреть – нечто среднее между медвежьей и волчьей. Нос длинный, как у волка, глаза с продолговатым разрезом, а вот уши – небольшие круглые.
Тварь недовольно моргнула на свет, раззявила пасть и выплюнула изрядно обслюнявленный мой револьвер.
Мы замерли. Я считала, что надо мной издеваются. Что думала тварь, было неизвестно, но потеряв терпение, она подпихнула лапой револьвер в мою сторону.
И где тот идиот, который писал в учебнике о неразумности измененных? Его бы сюда пообщаться.
– Спасибо, не надо, – попробовала отказаться.
Тварь по-собачьи склонила голову, фыркнула, клянусь, с насмешкой. Потом подошла, обнюхала мои голову, лицо – я забыла, как дышать. Обошла кругом. Подпихнула лапой под колени, я плюхнулась на теплый, шерстяной бок, а мне на колени легла тяжелая голова.
Револьвер так и остался лежать на траве и, каюсь, у меня не возникло мысли его подобрать и выстрелить. В сознании прочно укоренилась мысль, что тварь легко меня одолеет, даже если я буду вооружена.
Безумный вечер перерастал в безумную ночь. Я сидела на лужайке, где-то среди болот, в компании измененной твари. На траве догорала в плошке свеча.
Рука сама потянулась к черному уху. Пальцы аккуратно перебирали жесткие волоски, и тварь прикрыла глаза, окончательно расслабляясь.
Сколько мы так просидели в компании луны, я не знаю. Стылый холод упорно подбирался к ногам, и, если бы не теплый бок твари, давно бы превратилась ледышку. Временами я растирала озябшие пальцы и оглашала лужайку громким чихом. Туман серым облаком колыхался между деревьев, но лужайка, точно заговоренная, оставалась чистой. Да и сам туман, наплевательски относившийся к законам природы, являлся порождением магии.
Лунный свет серебром ложился на траву, вокруг стояла нездоровая тишина, хоть волком вой. Выть и хотелось от мыслей, крутящихся в голове. И вот куда меня очередной раз занесло невезение?!
Обокрасть и сбежать от жениха, в которого, вопреки здравому смыслу, благополучно и влюбиться. Хотя, наверное, так и любят – вопреки. Потерять Леона и снова встретить, представившись женой другого.
А что если маг прав? В кого я превращаюсь? И одно ли сейчас чудовище дремлет на поляне, а может, два?
Какая из меня дарьета? Я не падаю в обморок при виде крови или слыша грязное ругательство. Меня взрывали, в меня стреляли, арестовывали. Я ночую в лесу под открытым небом, хожу в парике, остриженная, меня даже в бордель продавали! Молчу о том, что сегодня у меня были все шансы убить человека! Не быть свидетелем убийства, а стать его исполнителем. А хуже всего уверенность, что я смогу это повторить! Если высшее общество примет меня обратно, я сильно в нем разочаруюсь. И если… Я прикусила губу, сдерживая навернувшиеся слезы. Если Леон сочтет меня неподходящей женой для главы рода ВанДаренберг, я сама разорву помолвку.
От нахлынувших эмоций сильно сжала ухо Черныша, и тот недовольно всхрапнул.
Свеча дотлевала в траве, когда огонек заметался и погас под порывом взметнувшегося над поляной ветра. Черныш поднял голову, настороженно вглядываясь во тьму, за пару мгновений до появления гостей.
Темнота и луна не давали возможности разглядеть детали, да и ветер, бросавший в глаза пыль, мешал. Пока я терла лицо, на поляне стало людно.
Сильный порыв ветра разорвал пространство, из мерцавшей серебром прорехи шагнули люди, держа в руках масляные лампы.
Черныш глухо заворчал, его тело подо мной напряглось. Он, как и я, щурил глаза, в которых желтым светом отражались огни ламп. Впрочем, я была уверена – Чернышу темнота не помешает разобраться с гостями, в отличие от меня он прекрасно чуял чужаков по запаху.
– Шанти, – этот голос я узнала бы из тысячи. Сердце затрепетало, отзываясь. Мысленно я летела к любимому, мечтала утонуть в объятиях, скрыть лицо на груди, выплакать всю боль, отдать страхи. В действительности я осталась на месте, успокаивающе гладя встопорщенную на шее твари шерсть.
– Шанти, детка, не двигайся.
Дядя? Откуда? Впрочем, не важно. Важно то, что терпение Черныша закончилось, а глухое ворчание перешло в угрожающее рычание. Еще немного и на поляне будет побоище. Страх придал сил, и голос прозвучал по-командному громко:
– Черныш, фу! Свои!
Удивились все. Черныш, кажется, больше всех. Его глаза стали круглыми, нос смешно наморщился, а потом тварь оглушительно чихнула. Черныш легко стряхнул меня, поднялся на четыре лапы. Бездна! Я и забыла, какой он здоровый. Впрочем, это не помешало мне крепко обхватить его шею, прижаться и зло зашептать на ухо:
– Тронешь их – и ты труп! Понял?
Пусть я перестала быть дарьетой. Пусть острижена, а обслюнявленный револьвер валяется под ногами. Одежда в грязи, заложенный нос едва дышит, зато я точно знаю, что встану между гостями и тварью. И если Чернышу хочется сегодня крови, пусть сначала отведает моей.