Щи и жемчуг

…Она где-то далеко. А я выезжаю из блестящего леса к сверкающему на солнце озеру. Белое его снежное полотно, чистое и нетронутое, такое, что, кажется, ослепнуть можно от белизны. Глазам больно — вот как бело. Солнце разливается ровно по гладкой поверхности ледяной пустыни. Свежо, чисто, весело. Я останавливаюсь у края озера среди небольших кустарников и ив, которые, как черное кружево, закрывают вид на это необозримое пространство. Больше не слышно шороха куртки, нет шума от лыж, я поправляю выбившиеся из-под шапки волосы и смотрю на ярко-голубое, будто вымытое, небо. И вот — бело, бело, бело… Какие-то зимние птички прыгают по веткам и чирикают что-то свое невнятное. От всей этой красоты хочется рассмеяться и расплакаться одновременно. Как хорошо, что я здесь совсем одна.

XVII

В супермаркете «Кировский» продается все на свете. Это не маленькая «Восьмерка» рядом с домом, никаких злых продавщиц, которых нужно просить показать товар. Зато есть огромный просторный зал с полками, ломящимися от еды, где все можно потрогать руками.

Только ничего нельзя купить.

Я хожу в «Кировский», чтобы развлекаться. Представлять, что я тоже гуляю по нему с огромной тележкой (фантастика!), гордо ступаю по глянцевому полу, деловито разглядываю товары и беру все, что мне захочется! Когда рот переполняется слюной, я отправляюсь домой.

Но перед этим обязательно поднимаюсь на второй этаж, где продается одежда, бытовая химия и канцтовары, чтобы сверху наблюдать за движением резиновой ленты. Это в хлебном отделе выпекают сладкие «кировские» булочки. С корицей, изюмом или маком… Повара работают за стеклом, на них можно смотреть и со стороны, но наблюдение сверху приносит гораздо больше удовольствия. Запахи распространяются по всему огромному двухэтажному залу, булочки бегут по припыленной мукой ленте. И так хочется съесть их все!

Только бабушка может себе позволить закупаться в «Кировском». Она набирает горы консервов — горошка, кукурузы («Не трогай, это на Новый год!»), покупает литры сока («Есть, да не про твою честь!»). А еще сладкое, колбасу, сыр, но ничего этого есть нельзя. Все это стоит в холодильниками днями, неделями, месяцами…

— Мама, можно мне колбасы?

— Нет, нельзя, это бабушки.

Можно сказать, я живу в «Кировском».

Если мама покупает сок, то мы растягиваем его на несколько дней и пьем по полстакана. Невыносимо хочется напиться соком до забытья, так, чтобы лопнуть! Но нельзя, все строго учитывается. Если везет, и есть сыр или колбаса, полагается отрезать только разрешенное количество кусочков. Когда мама устроится на работу в Свердловэнерго, у нас будет и сыр, и колбаса — я буду считать это время самым счастливым в своем детстве.

На первом курсе университета я буду сидеть за своим рабочим столом в общежитии, есть вилкой горошек из банки, рвать руками свежий батон из «Ленты» за 6 рублей и запивать это все литром томатного сока. Да так, пока не затошнит.

XVIII

Меня часто оставляют одну. Мне года три или четыре. Я катаюсь по полу у входной двери, рыдаю, зову маму, но ее нет много часов. Я долго разглядываю замочную скважину: меня закрыли, так что я не могу выйти. Кажется, что мама улетела в другую страну и бросила меня. Холодный линолеум касается маленьких детских щек, распухших от слез, я задыхаюсь от крика, но никто не приходит.

Тогда я выхожу на балкон, нижняя часть которого не застеклена, высовываю голову в проем между решетками и кричу на весь двор: “Мама! Мама!”. Внизу собираются сердобольные прохожие. “Девочка, что случилось? Как тебе помочь?”. Я только кричу в ответ: “Мама, мама…”.

Маленькие локоточки совсем красные от ковра, который бабушка положила сюда, чтобы наблюдать за жизнью двора. Я сижу среди цветов и растений, иногда выкидываю вещи с балкона — фотографии, игрушки, будильник — за что мама потом ругает меня.

Наконец мама возвращается: она привезла мне клетчатое фиолетовое пальто с синим искусственным мехом. Я буду носить это пальто до тех пор, пока рукава не станут три четверти.

Мне пять-шесть. Я снова одна в квартире. Грустно катаю по коридору железную складную коляску с голубыми и оранжевыми цветочками. Мне очень хочется иметь братика или сестренку, чтобы не было так одиноко одной. Или хотя бы посадить в коляску кота.

Мне восемь. Мне подарили котенка. Когда дома никого нет, я выхожу с ним на балкон и высовываю его за решетку:

—

Видишь, как высоко, но я не бросаю тебя. Я же тебя люблю.

Я торопливо достаю кота, прижимаю его крепко к себе, глажу и приговариваю: “Я никогда с тобой так не поступлю”.

XIX

Дома двенадцать зеркал. Все они огромные, по два-три зеркала в каждой комнате. Зеркала в коридорах, в советских стенках и хельгах, с наклоном и без, вертикальные и горизонтальные, даже в золотой раме с завитушками. В некоторых местах зеркала висят друг против друга, образуя бесконечные лабиринты.

Напротив зеркал множество мелких побрякушек, блестящих жучков, кукол, статуэток. Все это нельзя трогать. Это не игрушки. Во всяком случае — не мои.