Щит и меч

- Ничего. Просто я, как все мы, провонялся дохлятиной, но в отличие от других не хочу больше дышать этой вонью. - Съязвил зло: - А ты, конечно, принюхался и мечтаешь только о том, как бы выбиться из подручных на бойне в мясники.

- Ну да! - сказал Вайс. - Я так завидую твоему положению в этой должности.

- Вот я и освобожу ее для тебя!

- Каким образом?

- А вот каким, - Генрих кивнул на тлевшую в пепельнице бумагу.

- Брось, этим не кокетничают, - упрекнул его Вайс. - В конце концов, если тебе и приходилось принимать участие в акциях...

- Я никого не убивал! - истерически крикнул Генрих. - Никого!

- Значит, ты решил начать с меня? - спросил Вайс.

- Ты же меня оскорбил, и потом... - Генрих задумался, слабая улыбка появилась у него на губах. - Все равно я бы проиграл тебе в любом случае: я уже давно решился.

- Не понимаю, - спросил Вайс, - зачем тебе нужно, чтобы я был как бы соучастником твоего самоубийства?

- Но с твоей стороны было бы очень любезно помочь мне осуществить мое решение: вопрос чести, такой прекрасный предлог...

- Ты болен, Генрих. Только больной или сумасшедший может так говорить.

- Знаешь, - презрительно сказал Генрих, - ты всегда был на диво логичен. Таким и останешься на всю жизнь. Так вот слушай. В Берлине я читал сводки, составленные статистической группой генштаба. Там работают выдающиеся германские математики. В их распоряжении имеются даже вычислительные машины. Они подсчитывают, сколько людей убивают, калечат каждый день, каждый час, минуту, секунду. И они не находят свои занятия ужасными. Но для меня все это невыносимо. Что может быть сейчас позорнее, чем называться человеком!

- Тебя что, смутили наши потери на фронтах? Не веришь, что мы победим?

- Я боюсь другого, - сказал Генрих. - Боюсь остаться в живых, если мы победим в этой войне. Ведь мы, немцы, заслуживаем, чтобы всех нас уничтожили в лагерях смерти, как мы сейчас уничтожаем других людей. Или же вообще ни один человек не должен остаться в живых. Если только он человек.

- Насколько мне известно из допросов военнопленных, - заметил Вайс, советские люди, например, несмотря на все, убеждены, что гитлеровцы - это одно, а немецкий народ - совсем другое.

- Вздор! - горячо воскликнул Генрих. - Немцы - это немцы, и все они одинаковы.

- Тебе сегодня представится возможность усомниться в этом.

Генрих побледнел, сказал яростно:

- Да, я дал согласие поехать в тюрьму. Но знаешь, почему? Я должен знать, почему эти немцы решились поступить так: из трусости, боясь, что не сумеют стать палачами, или из храбрости, потому что хотели быть такими немцами, каких я не видел, но желал бы увидеть...

- Зачем? Чтобы участвовать в их казни?

- Если такие немцы есть, то я считал бы для себя честью...

- Чтобы тебя казнили пятым?

- Пусть.

- Неплохой подарок Гитлеру! Племянник Вилли Шварцкопфа добровольно кладет голову на плаху. - Иоганн коснулся рукой плеча Генриха. - Знаешь, ты просто запутался. Если бы ты отказался присутствовать при свершении казни, это было бы расценено как измена фюреру. - Иоганн помолчал и сказал серьезно: - Я очень тревожусь за тебя, Генрих. Но раз ты решил поехать в тюрьму, значит, все в порядке. - Взглянул на часы, встал. - Мне пора.

- Одну минутку, - твердо попросил Генрих и, мгновенно отрезвев, пристально посмотрел в глаза Иоганну. - Если эти ребята отказались не из трусости быть палачами, а из храбрости, клянусь тебе: или я выручу их из тюрьмы, или составлю им компанию!

- Посмотрим, - усмехнулся Вайс. Потом заметил сдержанно: - Ты племянник Вилли Шварцкопфа и можешь многих отправить на казнь. Но спасти от казни даже одного кого-нибудь ты не в состоянии. - Пообещал: - Я зайду к тебе, как только ты успеешь после всего этого вымыть руки. Надеюсь, ты поделишься со мной своими впечатлениями?

- Какое ты все-таки циничное животное! - негодующе воскликнул Генрих.

- Да! - весело подтвердил Вайс. - Именно! А из тебя животное как будто бы не получилось. Может, тебя это не устраивает? В таком случае извини...

Собственно, весь этот разговор дал Иоганну лишь зыбкую почву для суждения об истинном душевном состоянии Генриха. И если в его смятении Вайс обнаружил пусть крохотные, но все же обнадеживающие островки совести, то твердо полагаться на них оснований пока не было. Ведь под ними могла оказаться только хлябь слабодушия, растерянности - и ничего более.

Сведения о берлинской жизни Генриха, которые удалось собрать Вайсу, ничего привлекательного не содержали: заносчив, пьет, участвовал вместе с Герингом в ночном авиационном налете на Лондон, принят в высших нацистских кругах.

Побывал у Роммеля в Африке. И будто бы посоветовал ему в целях саморекламы отпускать иногда на волю пленных англичан.

Вернувшись на родину, эти англичане осыпали Роммеля безмерными похвалами, вызывавшими зависть многих генералов вермахта.