Шекспир и история

Не правда ли, если бы на этом памфлете не значи­лось имя Мора, трудно было бы предположить, что он принадлежит перу автора «Утопии», настолько он откро­венно враждебен народным движениям, которые угрожа­ют гражданскому порядку и служат помехой на пути к действительным «улучшениям». В этом отразилось столь характерное для ренессансного гуманизма глубокое недо­верие к историческому сознанию масс, к степени их по­литической зрелости.

Отчетливо обнаруживавшаяся двойственность гуманиз­ма в его отношении к низам не могла не проявиться и в творчестве Шекспира. Специфика этой двойственности может быть выявлена лишь при попытке ответить на основной вопрос: в какой роли выступает простой народ в хрониках Шекспира — «фона» или деятельного фактора истории, «свидетеля» соперничества между знатью и ко­ролевской властью или участника более глубокого дви­жения, в котором отражен конфликт между угнетенными низами и господствующими верхами?

Перед нами один из наиболее интересных вопросов современного шекспироведения. Со времени Георга Брандеса существует традиция, подчеркивающая резко отри­цательное отношение Шекспира к народным низам, при­чем как черту личную, биографическую: тонкая нервная организация художника «не выносила плебейскую атмосферу». Презрительные выражения, отпущенные в адрес простонародья Кориоланом, или саркастическое изобра­жение восстания Кэда и т. п. истолковываются как сви­детельства «личного недружелюбия» драматурга к толпе, его стремления «облагородиться», утвердить свое достоин­ство «джентльмена», возвыситься на социальной лестни­це и т. п. Выше уже подчеркивалось, насколько неправо­мерно приписывать Шекспиру те или иные суждения героев его драм. Максимальное, что может попытаться в данном случае сделать современный исследователь, это выяснить, в какой мере изображение народных низов в драмах Шекспира совпадает или отклоняется (и в ка­кую сторону) от литературного стереотипа тюдоровской эпохи. Тюдоровская эпоха вообще, а елизаветинская в особенности была чрезвычайно чувствительной («комплектарной») к образу мыслей и намерениям народных низов. Общественным верхам всюду мерещились искры народных мятежей, грозящих опрокинуть «устоявшийся порядок», в каждом пуританине подозревали «скрытого анабаптиста», в каждом уличном проповеднике — нового Джона Болла. Исторические имена — Уота Тайлера, Джека Строу, Джека Кэда, уже давно ставшие нарица­тельными в тюдоровской «охранительной» пропаганде, превратились в клеймо, к которому то и дело прибегали для запугивания обывателя и натравливания имущих на «возмутителей спокойствия».

Приведем лишь одну иллюстрацию: сценический ге­рой елизаветинского театра — Джек Строу, исторический прототип которого был одним из предводителей Крестьян­ского восстания в Англии 1381 г. Его «исповедь» содержа­ла признание в «самом „страшном” — стремлении восстав­ших установить в стране и общность имущества» и за­вершалась наивным воспроизводством тюдоровского стереотипа — заклинанием: «Пусть никогда не забудутся наши изменнические имена. Страшная тропа, на которую мы ступили, богом проклята».

Раскрытие той же темы в драмах Шекспира намного сложнее. Традиционно христианское возвышение «мень­шого брата», его морального превосходства, его близости к источнику истины переплетается в них с гуманистиче­ским недоверием к толпе, неспособной к самостоятельно­му историческому творчеству. Эта двойственность в изображении места и функции низов в историческом движе­нии народа нашла в творчестве Шекспира многоплановое воплощение. Прежде всего она сказалась в противопо­ложении народа как объекта истории и народа как субъ­екта ее, народа рассуждающего и народа действующего, но, быть может, нагляднее всего — в противоположении морального и духовного облика простолюдина как обо­собленного индивида и того же простолюдина, когда он выступает в сообществе себе подобных, т. е. толпы.

При этом нужно иметь в виду, что двойственность сводилась к двум планам: субъективному (осознанному) и объективному (неосознанному).

Двойственность первого рода лежит на поверхности. С одной стороны, в хрониках легко найти реплики, в ко­торых отразился господствующий стереотип, т. е. пренебрежительное отношение к простонародью, массе. Она невежественна, вспыльчива, легковерна, неустойчива, стремится к разрушительным действиям.

…Даже страшный многоглавый зверь —

Изменчивая, бурная толпа…

«Генрих IV», ч. II, пролог

«От злобной черни можно ждать услуги — что растер­зает нас подобно псам» («Ричард II», II, 2). Такого рода клише почти всегда вложены в уста представителей власть имущих: королей, знати, магистратов. Подобные суждения о простонародье были столь распространены в этой среде, что, воспроизводя их, Шекспир лишь запечат­лел одну из характеристик социальной этики верхов.

С другой стороны, если судить по тем репликам, ко­торые Шекспир вкладывает в уста простолюдинов, то трудно удержаться от заключения, что в народе он видит самого проницательного мудрого и неподкупного судью в делах государственных 27.