Шел третий день...

Иначе говоря, более всего ценил он честность и профессионализм, причем профессионализм не в смысле служебной принадлежности, а как критерий уровня знаний, умения, мастерства. Именно так.

За окном ночь. Стылая, ветреная, с дождем… Калинин обещает отвести меня завтра «в одну деревню верст так за пятнадцать», чтобы познакомиться с «хорошими ребятами, на которых, в общем-то, лес и держится». Но, как известно, человек предполагает, а обстоятельства, бывает, распоряжаются и по-своему: в то время, когда мы строим планы, через пару дворов от нас, в чистой горенке, жизнь тихо оставляет древнюю старушку — дальнюю родственницу Калинина, и утром, узнав об этом, егерь с виноватой улыбкою говорит:

— Иди, буде, один… Надобно, вишь, домик выстрогать, дак некому, кроме меня.

Он объяснил мне, как добираться, и тут выяснилось, что «хорошими ребятами» Дмитрий Григорьевич называл моих знакомых: Тюкачева и его друга, лесничего Юрия Зарянского. Так я вновь встретился с Тюкачевым, снова гостил у него, ходил с ним в лес, ночевал в его охотничьей избушке, расспрашивал, присматривался, стараясь точнее определить, каков же тот человек, на котором «лес держится».

Начать, вероятно, надо с того, что человек этот — охотник. Охотник одержимый, страстный — вся его жизнь ориентирована на охоту, как магнитная стрелка на полюс. Он и работу себе подбирает такую, чтобы побольше находиться в лесу. «Оставь Тюкачева без леса — враз и помрет», — говорит его жена, Павла, относящаяся к мужниной увлеченности с уважением и терпеливо. Да, охота для этого человека — состояние души, он настоящий охотник.

Конечно, кое-кого последнее обстоятельство смутит: мол, как вдруг охотник оказался в роли защитника птиц и зверей? И это будет естественной реакцией, например, горожанина, имеющего не слишком обширное представление о природе.

А сельский житель испокон веку почтительно относился к охотнику, так относится и сейчас и вовсе не склонен связывать с его деятельностью понятия «зло», «жестокость» (хотя и охотничья семья, что называется, не без урода), и для сельского жителя нет ровным счетом ничего неожиданного, необычного в том, что слова «охотник» и «охрана природы» оказываются рядом: кому же охранять природу, как не охотнику?

Действительно, кому же? Ученых-экологов в пересчете на душу звериного населения невероятно мало, а из прочих людей, захаживающих в лес, никто, кроме охотника, о нуждах и заботах зверья представления не имеет, и, значит, никому, кроме охотника, до забот и нужд этих дела нет: ни вальщикам, вырубающим глухариный ток, ни мелиораторам, осушающим клюквенное болото, ни связистам, ни электромонтерам, ни дорожникам, ни геодезистам, ни геологам, ни даже лесникам. Все они заняты выполнением своих служебных обязанностей, и должностные их инструкции не включают в себя, как известно, цитат из Брема. Потому, если эти люди не охотники, интересы зверья не всегда будут учтены. Что же охотник?

Александр Тюкачев работает за шесть километров от дома: хочешь — каждый день бегай туда и обратно, хочешь — ночуй в лесу, в избушке. На участке есть глухариный ток, небогатый (да и вообще угодья здешние богатыми не назовешь), но численность глухаря на нем стабильна. Спрашиваю, что будет с током после окончания срока подсочки (в подсочку сдаются участки, предназначенные к вырубке через восемь — десять лет), выясняю, что рубка здесь будет не сплошная, что те спелые сосны, которые отмечены особым вниманием глухарей, Тюкачев намеревается сохранить, что вокруг этих сосен есть подрост и подрост этот, быть может, в ближайшем будущем как-нибудь скомпенсирует в глазах глухарей ущерб, нанесенный рубкой. Если же этот вариант не устроит птицу, предлагается другой: к участку примыкает широкая сосновая, тянущаяся меж болот гряда (там и сейчас, случается, глухари токуют, но не очень дружно), так вот гряда эта вырубке не подлежит — занимайте, пожалуйста. Наконец, третий вариант — переход за болото. Раньше, рассказывают старики, там был огромный ток, но перед войной сосняк вырубили. Теперь бор этот восстанавливается, и Тюкачев все чаще и чаще встречает там глухарей.

Спрашиваю еще, как относятся глухарки к каждодневному присутствию человека возле гнезда, и выясняю, что при первой встрече «вскакивают, конечно, и отбегают, потом места эти обходишь и какое-то время деревья возле гнезд не трогаешь, а потом привыкают: видят, что ты их не обижаешь, и бояться перестают».

Сосед Тюкачева по лесу (он же, кстати, и сосед по деревне) — не охотник, пришлось обучать его деликатному обращению с глухарками. Научился, и в прошлом году две мамаши выбрали его участок для гнездования.

— Не уберегли одну, — с досадою вспоминает Тюкачев. — Сосед приходит раз: мол, бегает она, орет, яйца пропали. Потом нашел я скорлупу. Под гнездом черных воронов. Пришлось их прогнать с участка.

На вопрос, много ли глухарей он добывал, Тюкачев отвечает:

— Если охота открыта, возьму лицензию, принесу домой одного молодяшечку.

— Чего ж не матерого — куда крупнее?

— Баские больно, пущай на племя…