Шел третий день...

— Что, умотался? — не оборачиваясь, спросил фельдшер.

Охотник промолчал, соображая, к кому вопрос: если к раненому, тот, вероятно, сам должен ответить, а если к нему, чего отвечать — и так ясно.

— Сколько верст-то прошел?

Охотник понял, что это к нему:

— С полсотни.

— Сколь? — не расслышал Вакорин.

Охотник откашлялся, чтобы сбить хрипоту, и повторил громче:

— Верст пятьдесят.

— Эк угораздило! Добыл чего-нибудь?

— Ерунда. На конных нарвался, пришлось стороной, без стрельбы.

— А-а…

Подойдя в разговоре к неизвестным ему событиям, охотник, несколько сосредоточившись, спросил:

— Что же стряслось-то?

Фельдшер пожал плечами:

— А то и стряслось, что Семка-от раненый, Шведов убитый, да девчоночка еще маленькая, а что стряслось? — фельдшер обернулся, снова пожал плечами. — Не знаю. — И вновь склонился над Лузгуновым.

— А девчоночку-то за что?

— Нечаянно вроде. Милиционеры…

— Они тоже на площади, мертвые. Да котомка при них с револьверами.

Фельдшер, не оборачиваясь, кивнул.

— И телеграфист, — добавил охотник.

— Что — телеграфист? — не понял Вакорин.

— На почте, в кресле сидит. Череп расколотый.

Фельдшер резко выпрямился, держа перед собой согнутую в локте руку с какими-то щипчиками, и замер. Стон раненого вывел из оцепенения.

— Ну вот и хорошо, — вздохнул фельдшер. — Вот мы и очухались. У нас, брат, черепушка в порядке. Ребро у нас сломано, дак оно заживет, — вытер рукавом пот со лба. — А пульку мы вытащим, вона она под ребром-то. Счас, брат, в момент! Погоди в сознание приходить — больно будет, — и снова занялся делом.

Потом Лузгунова перенесли на второй этаж в палату, предназначавшуюся для сумасшедших, где окна были зарешечены, а дверь запиралась особым ключом. Фельдшер сказал, что это самое безопасное место.

К удивлению охотника, в палате обнаружился человек — Настька-дурочка. К еще большему удивлению, Вакорин поручил Настьке не спать и присматривать за Лузгуновым.

Вернувшись в дежурку, фельдшер объяснил:

— Она не дурочка вовсе, только что немая, а так — просто забитая. Сирота, понимаешь, с детства попрошайничала, странничала… Предыдущий дурачок — Алешенька-кислый, тот и взаправду идиот был, я его в губернию свез. Кого-то надо — вот Настьку безответную и назначили. А счас, понимаешь, беременная она — от Микушина, не иначе, — последнее время у него на хлеб зарабатывала. Вчерась-от приползла вся в синяках да в шрамах — плетью, что ли, он ее отхлестал? Уходить отсюдова не желает, а я — сколь ее могу продержать? День-два? Более не положено: больница все-таки, не приют… Ну что, брат? Плохую новость ты мне про телеграфиста-то рассказал. Мы с детства ведь… — И мотнул головой.

Задребезжал колокольчик.

— Открыть?

— Погоди, — остановил фельдшер.

— Иван Фомич! — донеслось с улицы.

В заиндевевшее окно невозможно было разглядеть, кто стоит у крыльца.

— Кто там?

— Я!

— Кто — я?

— Открывай! — раздался другой голос.

— Бери, брат, ружье, — кивнул фельдшер охотнику.

Сам быстро отворил одежный шкафчик, взял ружье, патронташ: «Бежим наверх!»

На втором этаже, над крыльцом была неотапливаемая веранда с балконом. Здесь в летнее время отдыхали больные. Поднявшись, Иван Фомич приказал охотнику стать в сторону и наблюдать через выбитое оконце, а сам, распахнув застекленные дверцы, шагнул в снежный сугроб балкона.

— Что вам?

Внизу стояли трое: Микушин, монастырский мужик и еще кто-то незнакомый Вакорину, по-видимому, из лесных.

— Давай совдеповца! — скомандовал незнакомый. Микушин что-то шепнул ему, но тот отмахнулся.

— Не могу, — возразил фельдшер.

— Эт еще почему? — изумился все тот же.

— А потому, что у меня больница. Вылечу, выпущу, тогда воюйте, а больного или раненого не отдам. Я, брат, на двух войнах сильно этому обучался. Пока ты в лесу гулял…

Незнакомец опешил.

— Значит, живой, — сердито сказал Микушин. — Не могли сразу?..

— Да он и так помер бы! Кто ж его с площади выволок? — раздосадованно произнес Сова.

Незнакомый не слушал их, осмысливая ответ фельдшера:

— Значит, не выпустишь? — И снял винтовку с плеча.

Фельдшер поднял ружье.

— Вы б поспокойнее, граждане, — обратился охотник, просовывая стволы в черный ромб выбитого оконца.

— Кто еще?! А-а! И этот здесь, — сказал Сова. — Стало быть, его рук дело.

— А вам-то что до Совдепов? — удивился поручик.

— Не трогайте фельдшера!

— Да мы и не собирались.

— Что вы, Иван Фомич? Или мы сами себе враги? — Сова повернулся к лесному, пытавшемуся возразить, и зло оборвал: — Заткнись!

— Пошли! — сказал Микушин.

— Куда еще? — не понял лесной.

— Да пошли! — заорал Сова, взял того под руку и потащил, на ходу выговаривая.

— Простите, Иван Фомич, — извинился поручик. — Простите, Плугов, — сказал он вышедшему на балкон охотнику. — Эти лесные мужики совершенно неуправляемы. — Развел руками, вежливо козырнул и поспешил догонять.

— Что ж это? — пробормотал фельдшер, рассматривая ружье, словно диковинку. — Я был готов убить человека! Как на войне… Убить человека!.. Русского?! — изумился он неожиданному открытию.

Спустились в кабинет.