Шел третий день...

— А, почитай, на всех, — махнул рукой Сова.

— И на отца диакона?

Сова пожал плечами.

— А на тебя?

Сова разгоготался в смущении: «Ну чо уж?»

— Послушай, братец, ты мне нравишься! И знаешь что, — приезжий посмотрел серьезно, — пожалуй, главным в этом деле будешь ты.

— В каком? — насторожился Сова.

— Да в нашем, в скором.

Тот, изобразив понимание, согласно кивнул.

— Но чтоб о наших делах…

— Само собой. — И выпучил глаза.

— А для начала так: вот записка от диакона для игуменьи. Завтра утром монастырские револьверы надо вывезти на базар. Завтра воскресенье — базар должен быть. Пусть разбирают, кто хочет. Потом, когда дело кончится, все обратно вернем.

Сова отупело посмотрел на приезжего и вдруг заметил оценивающе:

— А ведь, пожалуй, резон.

— Я говорил, что мы поймем друг друга.

— Резон, — повторил Сова.

— Только чтоб зря не изводили патроны, к каждому нагану не больше десятка: в тряпочку и привязать.

— Понятно! — обрадовался Сова сообразительности приезжего.

— Ну вот и порешили.

— А ты, божий человек, не промах. Глядишь, и впрямь кашу сваришь, — льстиво, но уже по-свойски проговорил Сова, сощурив при этом глаз, сколько умел.

IV

И заскрипели ворота монастыря, и благословила игуменья сестру Серафиму, и долго смотрела вслед. И поползли сани через заснеженные поля в город. А на Крестовоздвиженской площади, у торговых рядов, Серафима вышла из саней, поклонилась народу и молвила:

— Матушка игуменья милосердно дарует вам для защиты от лесных ворогов, — и откинула с саней рогожу.

Народ сбежался, бабы заругались, мужики хватали заиндевевшие, колючие револьверы, прятали по карманам и, довольные дармовым приобретением, расходились, пока кто-то не передумал и обратно не попросил. Налетела откуда-то молодежь, гимназисты: доклевали остатки. И укатили опустевшие саночки.

Подивившись недолго внезапной щедрости матушки игуменьи, город вернулся к тихому своему существованию, не ведая, что между том история его, впервые после черемисов и татар, окрашивалась кровью.

Гармонь меняли на муку, горох на мыло, бродили пьяные, к девчонкам приставали парни — все как всегда. Вот разве соли не было. Ну да и без нее полегче, чем в остальной России, где мерли с голода и от болезней.

Не искушенный в большой игре, уравновешенный от лени и привычки к покою, город наивно шел к трагедии. Она игралась по канонам, как по нотам…

«Шведова убили!» — вот и кончилось равновесие. Убили Шведова на крыльце его дома.

— Порядка нет! — кричал Лузгунову бывший пристав.

— Соль давай! — кричали Лузгунову все. — При студенте соль была, а при тебе нету!

— Не иначе большевистских рук дело, — заметил кто-то.

Лузгунов растерянно смотрел на убитого, не понимая, что вдруг произошло.

— Молчишь?!

Вяло отвечая, что террор большевики не приемлют, что виновного он найдет, соль будет, Лузгунов отчаянно напрягал мысль, пытаясь отыскать пропущенный момент последних дней.

— Что ж я проглядел? — не обращая внимания на толпу, досадовал он. — Не оружие — раньше…

— Что он бормочет?! — орали из толпы.

— Да подождите! — отмахнулся Лузгунов.

…Когда Сова рассказывал об этом приезжему, тот слушал без всякого интереса, зевая и как будто даже задремывая. Сова обиделся:

— Вам вроде неинтересно?

Приезжий вскинул голову. Словно спросонья, удивленно посмотрел и сказал:

— Скучно, голубчик. Я это наперед знаю.

— Коли знаете, так сами и рассказывайте, — недовольно буркнул Сова.

— Ну и что? И расскажу. Потом Лузгунова начали бить и насмерть забили.

— А вот и нет! — обрадовался Сова.

— Разве? — не поверил приезжий.

— Его поначалу поволокли на площадь — суд совершать, а уж на площади кто-то стрелил, вроде из гимназистов. Тут все испугались и побежали.

— Какая разница? — пожал плечами приезжий.

— А все-таки!

…«Убили Лузгуна!» — толпа зашевелилась и врассыпную. Два вверенных Семену милиционера, сумевшие за день найти и конфисковать всего десяток наганов, выбежали из проулка на площадь и, не целясь, разрядили оружие. Вопль, крики, стоны… Потом в темной глубине Крестовоздвиженской полыхнули огни ответных выстрелов, и милиционеры полегли, где стояли. Все стихло. «Боже!» — раздался чей-то истошный крик.

Но город знал еще не все свои потери.

— Какая разница, — повторил приезжий и, нажимая на «о», поддразнил Сову, — поволокли его на площадь или не поволокли. А остальных?

— Телеграфиста по-тихому, как договорились, а кузнеца — в каталажку.

— Это еще почему?

— Надобно с десяток лошадей перековать. Сделает, тогда…

Приезжий недовольно покачал головой.

— В лес ездили? Дороги перекрыты?

— Все перекрыты!

— Ну да, ну да… Что ж, давайте мне вашего полководца.

— Поручика, что ли?

— Именно.

— Какой, к черту, он полководец? — скривился Сова. — Вот в лесу есть один человек — бежавший с солдатами.

— Знаю: прапорщик Собенников. Ты прав. Но Микушин нам понадобится еще. — И, глядя куда-то мимо Совы, приезжий, словно выверяя мысль, сказал: