Шелковый путь

Шел шестьсот пятнадцатый год по хиджре, или одна тысяча двести восемнадцатый от рождения Христа, а по казахскому летосчислению очередной год барса, месяц кукушки. Правитель Отрара Иланчик Кадырхан приступил к осуществлению высочайшей воли шаха шахов Мухаммеда из Хорезма. Надлежало немедленно обезглавить четыреста пятьдесят караванщиков, прибывших с Востока. Все они — купцы, погонщики и слуги во главе с послом Омаром-ходжой, оказались лазутчиками, шпионами кагана, и головы их теперь не имели даже цены гнилого кавака, Весь товар — драгоценности, меха, слитки золота и серебра, навьюченные на пятистах верблюдах, — следовало доставить в Бухару. Шах Мухаммед незадолго до этого «обновил постель», «переменил запах», то есть взял в жены юную красавицу родом из Бухары, и на ее наряды и украшения потребовались непредвиденные расходы. Иланчик Кадырхан мог бы в силу своего положения ослушаться хана, но им руководила, однако, личная ненависть к подлому врагу. И гнев, за многие годы накопившийся в сердце, толкнул его на этот кровавый шаг. Коварных, лживых купцов из посольского каравана перерезали по его повелению, как козлят, прямо на равнине за укреплением Ак-курган, и кровью их полили горькую кипчакскую полынь. Сделали это во славу аллаха, в назидание его покорным рабам, дабы все знали, какая участь ждет презренных предателей. Товар, привезенный с черным намерением, тут же навьючили на верблюдов и отправили в Бухару. По воле правителя Отрара возглавил караван его надежный слуга и помощник Максуд.

В теплый, погожий день вышел караван из Отрара. Солнце, надолго зависнув в зените, нещадно палило древнюю почву, точно шкуру барана на вертеле, и полынь, сморщась, жалостливо прижималась к земле. Мягко и упруго стелилась она под широкими верблюжьими лапами и через мгновенье вновь упорно выпрямлялась. С вышины время от времени доносилось радостное пение птиц, возвращавшихся с чужбины в родной край. Нынче весна наступила рано: и без того малоснежная, вялая, точно хворая, зима едва отползла за первый перевал, и степной простор сразу огласился звонким журавлиным курлыканьем. Вместе с журавлями явились в эти края очередные хлопоты и заботы. Снова спозаранок вставали дехкане, начинали чистить старые арыки, укреплять берега канав, строить запруды, поправлять чигиры. Воздух наполнился лязгом кетменей. В город Отрар с востока и с запада потянулись, позванивая колокольчиками, купеческие караваны; возобновлялась, укреплялась связь между странами; быстрее закрутилось колесо вечной, неугомонной жизни.

В степи то здесь, то там виднелись табуны лошадей; джигиты гонялись за строптивыми неуками. Рыжий пырей, изень, типчак, гусиная трава, ковыль росли густо, как никогда. По всему — если на то будет божья воля — предстояло необыкновенно щедрое лето, одинаково доброе и к скотине, и к людям. Неторопливая, обыденная жизнь, неутомимо трудящийся люд, ровно текущая река Инжу, смутно темневшие вдали горы Каратау и разморенная весенней истомой добродушная степь, казалось, вовсе и не ждали, и не желали каких-либо крутых перемен в природе. Травой забвения заросли лихие годы, все человеческие страсти будто канули в вечность, тишь да благодать разлились повсюду, блаженная умиротворенность прочно вселилась в душу.

Об этом и думал Максуд, лениво покачиваясь из стороны в сторону на черном дромадере во главе каравана. Солнце припекало, дорога укачивала, дрема окутывала его, смежила веки. Голова с высокой чалмой клонилась все ниже, грозя перетянуть, увлечь за собой все тело, и тогда Максуд, вздрогнув, открывал глаза, но видел вокруг все ту же беспредельную равнину и монотонно бредущий за ним караван. Уныло позванивают колокольчики, размеренно идут верблюды, шумно посапывают ноздрями, отрешенно мотают длинными шеями. Измучила их долгая и тяжкая дорога; изможденные, едва дотащились они до города Отрара, а отсюда, не отдохнув и одну неделю, вновь тронулись в далекий путь. На этот раз не было необходимости обматывать их ноги толстым войлоком, места здесь не каменистые, крутые перевалы остались позади, а впереди их ожидали мягкие, сыпучие пески Кызылкумов, по которым так приятно ходить верблюдам. Ровная, податливая дорога приглушала звуки. Казалось, караван не шел, а плыл по травянистой весенней степи, крики и понукания погонщиков доносились будто из неведомой дали. Караван-баши опять протяжно зевнул.

Черный нар под караван-баши Максудом отличался чуткостью и беспокойным нравом. Животное, изведавшее немало путей, удивительно тонко, не хуже человека, понимало дорогу и местность. Дромадер обладал даже даром предчувствовать погоду. То ли и сегодня проявлялся в нем этот дар, то ли сказывалась усталость, но шел он неровно, все время озирался по сторонам, тревожно встряхивал тяжелой головой и временами громко ревел. Вначале Максуд не обращал на это внимания. Караванщиком он был опытным, бывалым, не однажды вдоль и поперек изъездил Кызылкумы, ни разу не подвергаясь нападениям разбойников и лихоимцев. Но вспомнились вчерашние события.