Шелковый путь

Неожиданно Ошакбай увидел двух матерых пустынных волков. Быстрой рысью спустились они с увала. Здесь, в степи, пустынные волки не водились. Видно, это они тоскливо и протяжно выли-скулили в ночи. Еще через мгновенье, когда расстояние между ними сократилось, батыр увидел, что они несли в зубах двух волчат. Впервые приходилось видеть Ошакбаю, как перед рассветом ошалело мчались куда-то волки со своим выводком.

Заметив всадника, волки остановились и уставились на него в упор. Волчат — совсем еще крохотных, беспомощных — опустили на траву у ног. Более крупный волк — должно быть, самец — ощетинив загривок, прижался брюхом к земле, напряженно вытянулся. Видно было, что он готовился к смертельной схватке. В застывших, настороженных глазах зверя горела лютая ненависть.

Да, горы Каратау не были обителью пустынных волков. Они рыскали, главным образом, в безбрежной и безлюдной пустыне Акраш. Она — исконный, благодатный край, родная их колыбель, приволье для отчаянных набегов. В зарослях баялыча волки ловили лисиц, под кустами саксаула щенились волчицы. По крутым барханам, на вершинах которых подолгу застревало солнце, рыскали звери без оглядки, чувствуя себя полновластными хозяевами пустыни. Упруго стелилась под их ногами верблюжья колючка, мягко шелестел песок, а над головой колобродили, сатанея от скуки, дикие смерчи. И вдруг откуда ни возьмись — то ли с неба свалились, то ли из-под земли выскочили — нагрянуло бесчисленное двуногое племя. Клацая клыками, обрушились на волков свирепые псы, засвистели в воздухе остроконечные стрелы, и настали для хозяев пустыни времена тяжкие, как страшный сон. Многие собратья повисли на поясах и тороках двуногих. Завыли волки, обращая морды к луне, и кровь стыла в жилах от этого воя. Меткие стрелы, пущенные из кривых луков, и поджарые, как высохший кол, гончие погубили множество единокровных сородичей, погнали их из родного края. Отравленные ненавистью, рыскали теперь пустынные волки по увалам-лощинам Каратау.

Все это Ошакбай понял безошибочно и резко повернул тулпара. Если уж лютые волки, прихватив волчат, спешно покидали исконные места, тоскливым воем проклиная судьбу, значит, и в самом деле неотвратимое бедствие надвигалось сюда — на просторы страны Дешт-и-Кипчак. Жаль стало вдруг Ошакбаю четвероногих изгоев — измученных, бездомных, со впалыми боками, до крови истертыми лапами, с человеческой мукой в глазах. Волчья стая пронеслась мимо, а Ошакбай все же решил подняться на перевал, посмотреть на ту беду, которая вспугнула обитателей пустыни.

Когда он выскочил на косогор, багряные лучи восходящего солнца ударили ему в глаза. Там, вдалеке, точно из-под самого солнца, шло-надвигалось невиданное в этих местах войско. Сердце у батыра сжалось. Войско обтекало горы, уходило всей массой куда-то дальше.

От напряжения у Ошакбая слезились глаза. Он отъехал за скалу, затаился, приставил ладонь ко лбу. Да! Вот он — враг! Вот она — беда! Это лишь первая волна страшного горя, обрушившегося на степь… Сердце гулко забилось в груди, дыхание стеснило. Войско постепенно растворялось в сизой утренней мгле, удалялось, точно могучая река, входившая после половодья в берега, и — наконец — вовсе исчезло. Ошакбай хорошо понимал, что это лишь обман зрения. На самом деле войско не удалялось, не отступало, а, наоборот, неотвратимо приближалось к перевалу Суюндык. Так обычно кажется при восходе солнца: то, что видишь в первое мгновение вдалеке, постепенно обволакивается зыбким туманом и отдаляется, пока вовсе не исчезнет из глаз. Но стоит только солнцу подняться на длину аркана, как дымка над землей рассеивается, тает, и то, что недавно казалось далеким, едва ли не за горизонтом, вдруг очутится совсем близко, почти что рядом. Ошакбай, не раз искавший в степи пропавший скот, сталкивался с этим загадочным явлением природы. Совершенно ясно, что бесчисленная рать, сейчас едва различимая на краю земли, уже в самое ближайшее время окажется за этим перевалом.

Утреннюю тишь расколол вдруг резкий, страшной силы крик. Вздрогнув, батыр оглянулся. Силясь увидеть то, что происходило вдали, он не заметил того, что творилось рядом. Между тем страшное уже было здесь, внизу, в узкой лощине. Там не на жизнь — на смерть бились двое: конный и пеший. Конный размахивал секирой, и она зловеще сверкала на солнце. Пеший отбивался копьем. Он показался Ошакбаю знакомым, точнее, не сам пеший, а его манера боя, то, как он владел своим оружием. Забыв про опасность, Ошакбай хлестнул камчой коня. Склон на этом месте перевала был крутой, и спускаться надо было осторожно, шагом. Конь, понимая это, упирался, напрягался, приседал, мелко-мелко перебирая ногами. Эдак, пока он доберется до теснины, неизвестно, чем может кончиться поединок. Неподалеку от места боя бился в предсмертных судорогах рыжий конь со стрелой в брюхе.