Шелковый путь

Ошакбай, не отрываясь, следил за поединком. Конный яростно налетал на пешего, будто норовил затоптать его. Размахивая секирой, он стремился ударить наверняка, но копье всякий раз отводило удар. Пеший копейщик, однако, должно быть, выдохся. Он уже не нападал, а только защищался. Ошакбай закричал, надрывая глотку:

— Осторожней! Береги копье, а то перерубит!

Пеший на мгновение оглянулся. Ошакбая он не узнал, но, почувствовав, что кто-то спешит ему на помощь, сразу же ободрился, усилил натиск.

Ошакбай хорошо понимал, какая опасность грозит пешему. Копьем следует действовать быстро, резко, иначе противник запросто перерубит древко секирой. А у пешего другого оружия не было. На поясе его болтались лук и пустой колчан. Заметив спускавшегося с увала верхового, чужеземец еще больше рассвирепел. В безумной ярости бросил он коня прямо на копье. Казалось, он был готов пожертвовать конем, лишь бы срубить голову дерзкому противнику. Пеший молниеносным движением успел поднять копье и, не задев коня, увернулся, отскочил в сторону. Секира сверкнула над его головой и со свистом рассекла воздух. В тот же миг пеший ткнул верхового копьем в бок, и тот сразу согнулся, припал к гриве, перевалился на другой бок и рухнул оземь. Однако пеший при резком выпаде потерял равновесие, поскользнулся и выронил тяжелое копье. Видимо, ему почудилось, что он насмерть сразил врага, и потому он расслабился. Но враг с непостижимой легкостью вдруг вскочил на ноги, набросился на противника и ловким ударом отсек кончик копья. Теперь в руках кипчака осталось одно древко, которым он, отступая, отбивался от секиры…

Конь Ошакбая наконец достиг подножья. Съехавшее седло его оказалось почти у загривка. Ошакбай торопливо снял лук, достал из колчана стрелу, поставил ее на тетиву и прицелился. Седло скользило под ним, тулпар шел неровно, скоком, и целиться было трудно. Он увидел, как чужеземец еще раз занес грозную секиру, как опустил ее, и древко копья треснуло, переломилось. Совсем безоружным остался кипчакский батыр перед монгольской секирой!.. И секира вновь сверкнула на солнце, впилась в его грудь. Чувствуя себя виновным в гибели соплеменника, зная, что он уже опоздал, Ошакбай пустил стрелу наугад. Она не попала в цель.

Тогда Ошакбай неистово закричал и пустил коня в намет. Монгол от страха выронил секиру, пошатнулся и обеими руками зажал свой раненый бок. Даже не успев разглядеть Ошакбая, он рухнул как подкошенный, в предсмертном ужасе вдруг поняв, что кровь залила все его нутро. Действительно, из раны на его боку не вышло ни единой капли крови.

Ошакбай, осадив коня, спрыгнул, бросился к кипчаку, склонился над ним и сразу узнал. Это, был прославленный батыр Кипчакбай из города Тараза…

Один Ошакбай оплакивал смельчака, первым собственной грудью защитившего, заслонившего родной край от вражеского нашествия. Если бы кипчаки не разбрелись по степи, как табун кобылиц, в который ворвался молодой драчливый жеребчик, если бы не разлетелись врассыпную, как стайка напуганных воробьев, а выступили против общей напасти в единстве и дружбе, не валяться бы их головам по разным саям — оврагам. Отстояли бы они родную землю и себя бы сберегли. Батыр Кипчакбай со своими людьми бесстрашно сражался, отступая, от самого Тараза, все его джигиты полегли на поле брани, а он, оставшись один, бился до последнего, потерял коня, оружие и упал теперь с рассеченной грудью. Сидя у изголовья погибшего батыра, Ошакбай только теперь заметил, как тот был изможден, изнурен бесконечными лишениями. Кипчакбай был похож на обугленный кряжистый саксаул, точнее, на его пенек, не догоревший на костре. Он потух, погас раньше времени. На большом пальце правой руки батыра виднелись следы зубов. Видно, в отчаянии, чувствуя близкую гибель, кусал он собственный палец, а может быть, делал так от досады и боли, видя, как враг топчет родную землю. Кто знает…

Однако некогда было оплакивать гибель соплеменника и ровесника. Приближался враг. Ошакбай перенес тяжелое, бездыханное тело батыра Кипчакбая на вершину бугра: там, внизу, могилу размыл бы весенний паводок. Он быстро соорудил из диких камней могилу, укрепил ее со всех сторон тяжелыми булыжниками — получился небольшой каменный курган.

Ошакбай спешил: солнце к этому времени поднялось уже на длину аркана. Он поправил седло и поехал назад — вверх по крутому склону. Солнце пригревало затылок и спину. Узкая тропинка петляла, сворачивала то налево, то направо. Седло теперь скользило назад, на лошадиный круп, и Ошакбай плотнее прижимался к спине тулпара.