Шелковый путь

Пышные речи услаждали душу честолюбивого хорезмшаха. Лицо его смягчилось, морщины разгладились. Он грузно поднялся, давая понять, что Государственный совет исполнил свое высокое назначение. За шахом потянулась многочисленная свита — шахи, беки, послы, военачальники, советники. Ошакбай шел рядом с Иланчиком Кадырханом и думал: «Что это за совет? Весь день мололи языками, а ни о чем не договорились» ничего не решили. Словоблудие, а не Дуан-арз!» Батыр даже тихо заговорил об этом. Иланчик Кадырхан строго блеснул глазами, предупредительно поднял указательный палец. Этот жест означал: «Держи язык за зубами, если даже ярость распирает грудь».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Времена неведомые наступают.

Молодые старших не почитают.

Книгу написать всякий желает.

Надпись на вавилонской плите.

1

Ослепительно яркое беспощадное солнце, застывшее в самом зените, чахлые кусты туранги, которая делит свое убогое одиночество с собственной куцей тенью, а потом безбрежные безлюдные дали, утомляющие своей знойной монотонностью, — вот что первым делом попадает в глаза путника, направившегося в сторону Отрара. Утомленный этим однообразием, путник сворачивает на припорошенную желтоватым пухляком тропинку, тянущуюся неведомо куда, и смутно предполагает, что она, едва заметная бурая тропинка, — одно из ответвлений Великого Шелкового пути. По обе стороны тропинки встречается иссохший помет — верблюжий, конский, людской. А вдали взор путника привлекают величественные минареты, пронзающие синь небосвода, круглые синие купола дворцов; они зовут, манят, поторапливают его, и конь трусит из последних сил. Но изнуряющая душу и тело пустыня все тянется и тянется без конца и без края, словно древнее кипчакское сказание — кисса, и путник начинает с тоской подумывать о том благословенном часе, когда можно будет такой же трусцой возвращаться назад. А впереди между тем — у голубого горизонта — все зыблется мираж, точно сказочное синь-море. Перед воспаленными глазами предстают дивные сады, прохладные хаузы, вечные девственницы — гурии, и путник млеет, предвкушая все это блаженство, но вдруг — о боже! — сказочное диво разом исчезает, уже не манят минареты, купола и девы у бассейнов. Сердце от страха уходит в пятки, и волосы на голове встают дыбом. Нет, нет, ничего не исчезло, утешает себя путник, просто шаловливое марево укрыло все своей колдовской, переливающейся всеми красками, невесомой кисеей, и очень может быть, что прекрасный дворец с упоительной, спасительной прохладой ожидает путника совсем рядом…

Или вправду все это лишь померещилось, и увиденное путником на миг — лишь обманчивое утешение, похожее на предсказание лукавой цыганки, ловко определяющей судьбы по линиям ладони. Может быть, нет никакого Великого Шелкового пути, а есть обыкновенная, извилистая, затерявшаяся в пустыне тропинка? Горько становится от этих мыслей; ведь только что надеялся путник припасть потрескавшимися губами к роднику, коснуться рассохшимся, как старая шкура, языком живительной влаги, утешить душу и тело в прохладной тени. И вдруг на свободном поводе мечты повисла тяжесть разочарования. Вздох отчаяния вырывается из груди путника: «О лживый мир! Коварный рок! Судьба-скупердяйка! Заставили меня ехать на измученном коне по раскаленной пустыне с единственным полудохлым верблюдом в поводу!..»

Уныние и усталость охватили путника. Но за зыбкой пеленой марева, рядом с разгулявшимся вихрем увидел он вдруг черного, словно насквозь прокопченного человека, который самозабвенно копал арык. Путник подъехал.

— Да посетит тебя божья благодать, земледелец! Тут канавок и арыков тьма-тьмущая. Чего же еще копаешься, как крот?!

Насупился дехканин, всем видом показывая, что не по душе ему такой вопрос. Пробурчал глухо:

— Каждый, кто взялся однажды за кетмень, должен до конца дней своих прокладывать арык, копать свою канаву. Тот же, кто зарится на чужое, — не дехканин, а лишь такой, видать, как ты, торгаш!

Путник понял: в этом краю, как и везде, дехканик и торговец — что кошка и собака, они презирают и ненавидят друг друга. А если столкнутся, схлестнутся на Кан-базаре, ойпырмо-ой, ни дать ни взять — разъярившиеся петухи, только перья летят. Так и норовят они глаза друг другу выколоть, выклюнуть!..

Но путник не относился к презренному торгашескому племени, а потому не обиделся на колкость дехканина. Спросил только:

— Уж не земля ли проглотила славный город Отрар? Дехканин, приставив ладонь ко лбу и глядя вдаль, начал подробно рассказывать:

— Видишь вон тот холм, похожий на верблюжий горб, во-он за белесым перевалом?.. Теперь направь свой взор к югу. Увидел тонюсенькую турангу? На самом деле это не туранга и не тень ее, а минарет Гумбез Сарая. Там город.