Шелковый путь

Молодки, по обычаю, готовились встретить желанного гостя, подержать под уздцы его скакуна, воздать почести. На лицах красавиц блуждала счастливая улыбка, щеки пылали и глаза блестели, будто только что они встали с брачной постели. Игривые взгляды пронзали сердца, волновали кровь. Когда они смеялись, показывая белые зубы, казалось, что где-то поблизости журчал горный родничок. Яркие, пестрые наряды неописуемо преобразили голубую степь, радовали, ласкали взор, точно пришла вдруг весна, пылая огненно-красными тюльпанами.

Сал исчез, точно провалился. И тут вдруг прискакал порученец, крикнул: «Сал свалился с лошади… за перевалом!»

Девушки и молодки переполошились; одни взвизгнули от испуга, другие начали хохотать. Уж больно смешно было им представить, как щеголь падает с коня. Но шустрые, опытные молодки обо всем сразу догадались и спешно послали за ковром. Баловень публики нарочно валялся на траве. Ему, конечно, хочется, чтобы женщины подняли его на руки, посадили на дорогой ковер да так и донесли до самого аула. Всеобщему баловню, любимцу, красавцу все ведь позволено. Он знает: любой его каприз будет с готовностью исполнен. Молодки, охая и смеясь, подбежали к разлегшемуся на полыни салу, перенесли его на ковер и, окружив плотным кольцом, понесли к аулу. Нарядная, веселая процессия под гомон восхищенной толпы медленно двигалась по степи. К молодкам примкнули щебетуньи-девушки. Глаза разбегались от такого соцветия. У сала тоже разъехались губы, замаслились глаза, он млел от почестей. Впрочем, он и в самом деле оказался писаным красавцем; широколобый, густобородый, прямоносый, черноусый; смуглолицый, худощавый; в руках разукрашенная домбра; на голове — круглая шапка-борик с перьями филина. Сал повел головой, задрожал его подбородок, и он запел вдруг песню в знак благодарности людям, устроившим ему столь пышную встречу.

Зычный зачин песни оглушил молодок, он словно взмыл к небу, поплыл гордой птицей над аулом. Благочестивые, сидевшие за трапезой, встрепенулись; столетние старцы навострили уши; шумный аул разом затаил дыхание. Смолк и игривый девичий смех; все с открытыми ртами смотрели на зычноголосого певца.

Молодки забыли о приличии: во все глаза, жадно и откровенно они с ног до головы оглядывали джигита. Не обращали они уже внимания ни на что, так и норовили стать ближе к салу, прикоснуться, прижаться невзначай. Бесцеременно отталкивали они друг друга.

Песня сала всколыхнула всех, точно обрушившийся вдруг вихрь. Летом в этой степи пышно расцветает пырей; он колышется, покачивается, точно море; бывает, с яростной силой налетает на него степной вихрь, буянит, буйствует; и пырей то прижимается к земле, то скручивается, то хлещет другие травы, то вновь поднимается тугими, крутыми волнами. Точно так же подействовала громкоголосая песня сала на пирующий аул.

Одна лишь зоркоглазая молодка-провидица с грустью и тоской взирала издали на шумное пиршество. Душа ее ныла, исходила болью. Она понимала, что сегодня навсегда расстается с батыром, которого любила без ума. Уже сегодня ее ненаглядный окажется в объятиях другой женщины. Третий день продолжалось свадебное торжество, но оно ее не привлекало. Никто и ничто не могло развеять ее вдовью печаль. Холодная и отрешенная, она чувствовала себя как на поминках. Злые, нехорошие мысли приходили ей в голову. Хотелось ей даже, выбрав удобный момент, расправиться со своей соперницей, но, подумав, она решила, что этим сердце батыра все равно не завоюет. А может быть, посягнуть на жизнь самого батыра, изменившего ей? Но не-е-ет… на это у ней рука не поднимется, если даже всю жизнь предстоит ей скорбеть в одиночестве. Без своего заступника аулы осиротеют, родной край опустеет, и ей, облаченной в траур и неутешной, не будет никакой жизни.

Зоркоглазая молодка насупилась, пригляделась попристальней. Там, где солнце клонилось к горизонту, показалось облако пыли. Из-за клубящегося облака возникло кочевье. Это ехал Ошакбай-батыр со своей невестой. От аула кочевье отделяло расстояние в один овечий перегон. Отчаяние охватило зоркоглазую молодку, рыдания душили ее. Хотелось припасть к гриве коня и выплакаться вволю. Она отвязала тулпара, вправила удила и взлетела в седло.

Через мгновенье она уже скакала навстречу кочевью. Зачем? С какой целью? Она и сама сейчас не знала. Покусывая пропитанную горьким потом плеть, свободно отпустив поводья, птицей летела она над вольно распростершейся равниной. Встречный ветер свистел у нее в ушах, грива скакуна хлестала по лицу, горячие слезы текли по щекам.