Шепот за окном

Потом – пляж. Песок под ногами мягкий и мелкий, будто шелковый, горячий от ярко-белого солнца, которое словно полностью заполнило собой небо над головой. Прямо перед ним море – пена из серебряных перьев. Женщина сидит рядом с ним так близко, что он может почувствовать, как тонкий пушок на ее голой руке щекочет его кожу. В другой вытянутой руке она держит фотоаппарат, нацеленный на них обоих. Он изо всех сил старается улыбаться, щурясь на солнечный свет. Как он был счастлив в тот момент – тогда он этого не сознавал, но это было так… Он так сильно ее любил, но по какой-то причине никогда не знал, как это выразить. Сейчас знает – это же совсем просто! Когда щелкнул фотоаппарат, он повернул голову, чтобы посмотреть на женщину, и дал себе разрешение прочувствовать эти слова, а также произнести их.

«Я люблю тебя».

Она улыбнулась ему.

А вот – дом. Неуклюжий, уродливый и буквально пропитанный ненавистью – во многом как и тот человек, который, как он знал, обитал в нем, – и хотя ему очень не хочется туда заходить, у него нет выбора. Он совсем маленький – теперь уже опять ребенок, – и это его дом. Входная дверь противно скрипит, ковер под ногами выдыхает клубы пыли. Воздух густой и серый от обиды. В передней комнате возле горящего камина сидит в кресле желчный пожилой мужчина; его огромное пузо так выпирает из-под грязного джемпера, что лежит у него на бедрах. На лице мужчины злобная ухмылочка. Она на нем всегда, есть повод или нет.

Что он за разочарование! Мужчина давно понял, насколько он никчемный, и что бы Пит ни делал, все это всегда недостаточно хорошо.

Но это неправда.

«Ты не знаешь меня», – думает он.

«И никогда не знал».

В детстве его отец был для него языком, на котором он не умел разговаривать, но теперь-то он знал его в совершенстве. Этот человек хотел, чтобы он был кем-то другим, и это сбивало с толку. Но теперь он мог прочитать книгу своего отца целиком и знал, что ничего из этого никогда не имело отношения к нему самому. Его собственная книга – совершенно отдельная, и всегда такой была. Ему всегда всего-то надо было быть самим собой, и просто потребовалось время – слишком много времени, – чтобы понять это.

Вот детская спальня, крошечная, без единого окна, всего лишь вдвое шире узкой кровати.

Он лежит, глубоко вдыхая вдруг странно знакомый запах простыней и подушки. Дополнительное одеялко, в которое он так любил уютно заворачиваться ребенком, заткнуто под матрас. Он инстинктивно тянется за ним, сворачивает уголок мягкой ткани в руке, подносит к лицу, закрывает глаза и делает вдох.

Это конец, понимает он. Узел его жизни развязался и пролег перед ним, словно ковровая дорожка, и теперь он совершенно ясно увидел и понял эту жизнь, все в ней стало столь очевидно теперь, задним числом.

Жаль, что нельзя прожить ее еще раз.

Вот открывается дверь. На Пита косо падает свет из облупленного коридора, а потом в комнату нерешительно входит какой-то другой человек, двигаясь медленно и осторожно, слегка прихрамывая, словно он ранен, а тело не совсем хорошо его слушается. Человек подходит к кровати и с трудом опускается рядом с ней на колени.

Посмотрев какое-то время на спящего Пита и явно пребывая в сомнениях, человек наконец принимает окончательное решение. Наклоняется над Питом и обнимает его так крепко, как только может.

И даже хотя Пит уже затерялся в куда более глубоких снах, он чувствует эти объятия, или, по крайней мере, воображает, что чувствует, и на миг ощущает, что понят и прощен. Будто наконец замкнулся круг или нашлось что-то давно потерянное.

Словно какая-то недостающая часть его наконец встала на место.

68

Когда Аманда приехала домой, там ее ждало письмо, но она не стала сразу его открывать.

По штемпелю тюрьмы «Уитроу» было совершенно ясно, от кого оно могло быть, а ей не хотелось прямо сейчас столкнуться с ним лицом к лицу. Фрэнк Картер двадцать лет преследовал Пита – насмехался над ним, играл с ним, – и будь она проклята, если собирается читать, как он ликует в день смерти Пита! Хотя, конечно же, вряд ли Картер об этом знал, посылая письмо. Впрочем, этот человек, похоже, всегда обо всем узнаёт каким-то образом…

Да и пошел он в жопу. У нее есть другие, более важные дела.

Оставив письмо лежать на кухонном столе, Аманда налила себе изрядную порцию вина и подняла бокал.

– За тебя, Пит, – тихонько произнесла она. – Доброго пути!

А потом совершенно невольно расплакалась – что было просто дико и невообразимо. У нее никогда не было привычки разводить сопли. Аманда всегда гордилась своим спокойствием и хладнокровием. Но сейчас-то рядом все равно никого не было, так что она решила дать себе волю. Сразу стало лучше. Через какое-то время она осознала, что плачет даже не по Питу – просто позволяет всем эмоциям последних нескольких месяцев вырваться наружу.

Хотя да, по Питу. Но и по Нилу Спенсеру. По Тому и Джейку Кеннеди.

По всему этому.

Это было так, словно она задержала дыхание на несколько недель, и теперь эти всхлипы были теми живительными глубокими вдохами, в которых она так отчаянно нуждалась.