Шестое чувство

Вообще, у него все было не слава богу: на руке, которой старик держал трубку, не хватало двух пальцев, недоставало правой ушной раковины, тогда как левое ухо выглядело так, будто его волки рвали. Причем всей стаей. По очереди. Насчет целостности глаз твердой уверенности не было, но все-таки, похоже, один из двух зрительных органов был-таки малость… ну, не совсем функционален. По крайней мере, несколько отставал по синхрону от движений второго глаза. И как раз со стороны отсутствующего уха – все совпадает.

Ну и интересная же была судьба у человека! Наверное…

Старик все же среагировал на наше появление – медленно поднялся из своей экзотической позы на ноги (между прочим, без помощи рук, хотя одна нижняя конечность у него оказалась чуть короче другой), шагнул хромая в сторону окна и уселся там в глубокое старинное кресло, которое выглядело как антиквариат работы какого-нибудь мастера Гамбса.

Мы продолжали стоять, разинув рты от передоза экзотики.

А дед-саксаул сидел, вольготно по-ковбойски закинув ногу на ногу, и равнодушно разглядывал наши изумленные рожи.

Да! Надо обязательно упомянуть, во что этот странный кадр был упакован – его облачение, думаю, достойно подиумов Вячеслава Зайцева, благо в этом времени наш отечественный кутюрье уже почти знаменит.

Итак, хит сезона! Начинай, Слава, завидовать.

На голове у хозяина была… вязаная шапочка беретом. В том смысле, что избыточно большого размера, так что верх изделия нависал бугром над порванным левым ухом. Вроде бы ничего особенного – многие же ходят в мохерах. Это да, если бы не дикая расцветка аксессуара: яркие полосы цвета эфиопского триколора: красно-желто-зеленый вызов обществу – предвестник излюбленного головного убора отечественных хиппи-растаманов на переломе двух тысячелетий. Родоначальник моды? Сразу подчеркну – дредов заметно не было, позднее стало понятно почему. Надо сказать, пестрая шапочка выглядела относительно чистой, в отличие от черной майки с трудноразличимым трилистником в серых тонах, что угадывался на выпуклом животике. Майка, мягко говоря, выглядела ровесницей своего содержимого – вылинявшая пятнами в стиле «варенок», с потеками жира на груди и солевыми разводами у подмышек. Вечная бессменная кольчужка отъявленного борца за легализацию каннабиноидов.

Чудовищно растянутые спортивные трикотажки на нереально кривых ногах, если б не эпоха, сошли бы за продвинутые в недалеком будущем штаны-аладдины. Тоже, разумеется, блекло-черного цвета. И кеды, того же эксклюзивно-траурного колера – предмет зависти советских физкультурников. Где в Союзе можно достать именно черные кеды? Да практически нигде, разве что самому покрасить. У деда вот были. Даже резиновые полосы на кедах, даже кружочки мячиком, что на щиколотках – все… блэк лайф мэтта! А вот шерстяные носочки гетрами, тоже, между прочим, выглядевшие чистыми, тут – снова «эфиопия». Триколорчик на выгуле.

А вот это уже стиль, на минуточку! Слава, слышишь?

Но самое умильное, что чудесный старичок сидел в жарко нагретой квартире, набросив на свои несимметричные плечи… фуфайку! Да-да. Черную зэковскую фуфайку, стеганую и тяжелую, с клочками желтоватой ваты, торчащей местами из изношенной льняной диагонали, коей, говорят, сносу нет. Голову даю на отсечение – сей предмет видел Колыму своими собственными… глазами-пуговицами! Ну или Воркутпечлаг как минимум.

Несмотря на преобладание в туалетах деда черных расцветок, мрачными их назвать все же было трудно. И не только из-за яркой шапочки с гетрами. Весь темный образ игриво компенсировался всевозможными цветными браслетиками на тонких старческих ручках, значками и медальками на фуфайке, гроздями цепочек и амулетов на безволосой старческой шее и всякими прочими фенечками, которые, как это ни странно, создавали единый цельный и органичный ансамбль… старого и выжившего из ума модника.

А что? Было даже оригинально… мягко выражаясь.

– Салма́н!

Мы с Сашкой синхронно вздрогнули.

Старик длинным мундштуком указывал себе на грудь. Потом ткнул в нашу сторону. И склонил голову набок. В сторону откушенного уха.

– План! – вытянулся по стойке смирно Егорочкин. – В смысле… Саша. Шурик.

Дед удовлетворенно выдохнул ароматным клубком дыма. Меня почему-то шатнуло в сторону.

– Витя… Караваев.

Зачем я назвал фамилию?

– Салма́н!

Дед медленно запрокинул голову назад и стал запускать к потолку белые мохнатые кольца. Типа мяч на вашей стороне, ребятки, делайте ход.

– Мы за лекарством пришли! – вызывающе заявил я. – Для Марьяны. От диабета. Нужно очень быстро!

– Марьяна? – быстро переспросил дед. – Кем ул? Кто такой?

– Не «кто такой», а «кто такая»! Женщина. Болеет диабетом. Нас прислала за лекарством. К вам!

– К нам?

Голос у деда был скрипучим и ужасно противным. Он реально раздражал. А еще я почувствовал, как в этом сладковатом угаре у меня начинает кружиться голова.

Что он там курит?

– К вам! К вам! – Я повысил голос. – Слышь, Хоттабыч! Там человек умирает, а ты изображаешь тут… тысячу и одну… немочь. Где инсулин?

Неожиданно старик коротко хохотнул и замахал на нас руками.