Шестой этаж

Однако напечатать статью Гроссмана не удалось. На редколлегии я потер­пел фиаско. Формально отказ выглядел так: нет газетного повода для выступ­ления, сборник Платонова вышел три года назад, а мы рецензируем книги толь­ко последнего года, и юбилея, круглой даты у Платонова нет. Но за этим стоя­ло иное: один идейно неблагополучный писатель пишет о другом, тоже идейно весьма сомнительном. Как на это посмотрят в поликарповском ведомстве? Раз­говор на редколлегии мне пришлось выслушать малоприятный: я подставляю газету под удар. Дело в том, что статья Гроссмана начиналась такими слова­ми: «Известность писателя не всегда находится в полном и справедливом соот­ветствии с его действительным значением и истинным местом в литературе. Время — генеральный прокурор в делах о незаслуженной литературной славе. Но время — не враг истинным ценностям литературы, а разумный и добрый друг им, спокойный и верный их хранитель». Мне сразу же напомнили, что за подобную мысль моя собственная статья не так давно была подвергнута су­ровой критике на Старой площади. Чего я хочу, чтобы нам снова вломили? И еще в одно место статьи Гроссмана меня ткнули: «Мне хочется хотя бы ко­ротко рассказать о Платонове,— писал Гроссман,— напомнить читателю о пре­восходном писателе, о мастере с трудной судьбой, чьим книгам, по моему мне­нию, суждена долгая трудовая жизнь, и чьи еще не изданные рукописи ждут издания». Как я мог предлагать такое в печать: ведь совсем недавно за похо­жую историю газета получила тяжелую руководящую оплеуху. Е. А. Фурцева (она была тогда членом Президиума ЦК КПСС и курировала культуру) на инст­руктивном совещании в ЦК именно за это подвергла критике статью Инны Бори­совой о Всеволоде Иванове. В статье говорилось, что несколько вещей у писа­теля не опубликованы, лежат в рукописи. «Получается,— возмущалась Фурце­ва,— что Советская власть зажимает этого писателя. А романы его не печата­ются, потому что заумны».

Гроссман предложил отвергнутую «Литературкой» статью о Платонове в «Литературу и жизнь», и там ее напечатали. После этого он и дал им отры­вок из «Жизни и судьбы». Когда статья Гроссмана появилась в «Лижи», у меня состоялось колючее объяснение с начальством. «Если «Лижи» не боится пе­чатать то, что мы из перестраховки бодаем, значит, надо закрывать «лавочку»,— на такой ноте закончил я этот разговор. И к этому шло — рукоприкладство де­ятелей со Старой площади по отношению к «Литературке» стало делом обыч­ным, вошло в привычку, и запуганное руководство газеты одну за другой сда­вало позиции.

Но и после этой позорной для «Литературки», капитулянтской истории со статьей о Платонове Василий Семенович еще дважды обращался ко мне с прось­бами. Он рассказал мне, что его самый близкий друг, известный переводчик с восточных языков Семен Израилевич Липкин продолжает писать стихи. Продол­жает, потому что начинал Липкин не переводами, а собственными стихами, в юности его благословил Багрицкий, его стихи знал Мандельштам. Много лет стихи Лишшна не печатались, они были не по погоде. Наконец, в прошлом году «Новый мир» опубликовал подборку его стихов. И тут же в «Извести­ях» появилась разгромная реплика «Альбомные стихи», причем безошибочно обрушились на самое лучшее стихотворение — пошлость, мещанство, обыва­тельские сплетни. А так как реплика редакционная — вокруг стихов Липкина сразу же образовалось поле страха. Надо бы это поле преодолеть, напе­чатав его стихи, они того заслуживают. Липкин принес стихи, они действитель­но были хороши, они принадлежали к тому высокому поэтическому миру, который почти не имел доступа в печать. Одно стихотворение — «Сад на краю пу­стыни» — мы напечатали, потом оно открывало книгу Липкина «Очевидец». Про­ходило стихотворение не гладко, бдительных товарищей настораживали неко­торые ассоциации, те, которые в Главлите называли «неконтролируемыми»:

Для чего ему, саду, слова,

Если ветками яблони всеми

Доказал он, что правда жива,

Что бесстрашны плодовые семьи

И недаром полны торжества.

Как нужна эта горькая смелость,

Эта чаша, что пьется до дна,

Для которой и жить бы хотелось,

Для которой и песня бы пелась,

Для которой и ложь не нужна!

И все-таки в январе 61-го года, за несколько дней до моего ухода из газеты, стихотворение было напечатано. Василий Семенович позвонил, кажется, он был доволен, во всяком случае, благодарил, хотя заметил, жаль, что напечатано одно стихотворение, а не подборка...

В другом случае ничего у меня не получилось. Гроссман принес в редак­цию письмо, оно было связано с публикацией в журнале «Советский воин» от­рывка из «Жизни и судьбы», о которой я уже упоминал. Василия Семеновича возмутило хамское поведение редакции этого журнала. «Можно письмо опуб­ликовать?» — спросил он. Я считал, что письмо необходимо напечатать: «Литературка» обязана защищать права и достоинство писателей. Вот это письмо, из него ясно, что произошло:

«В № 21 журнала «Советский воин» опубликован отрывок из моей новой книги «Жизнь и судьба».