Шипка

— Но остаются еще Англия и Австрия, не на нашей стороне окажутся Германия и Франция.

— Извините, ваше превосходительство, но, если вы позволите, я попытаюсь возразить вам. — Жабинский поднялся со стула.

— Позволяю, князь, — ухмыльнулся Кнорин.

— Враги наши уже опоздали, — сказал Жабинский, снова присаживаясь на стул. — Они нам угрожали задолго до этой войны, угрожают и сейчас. Но они поняли, что мы не придаем этим угрозам даже малейшего значения. От угроз они к делу не перейдут, в этом-то я уверен!

— А я нет, — медленно проговорил Кнорин. — Как только Англия поймет, что русский царь нарушил свое слово и что он намерен, как вы сказали, на веки вечные утвердиться на Босфоре, Англия и ее партнеры тотчас объявят нам войну.

— А мы побьем и их, как побили Турцию! — пылко бросил Жабинский.

— Положим, Турцию мы еще не побили, — слегка покачал головой Кнорин. — А когда мы войдем в Константинополь, мы будем так обессилены, что вряд ли сможем принять вызов Англии и ее союзников.

— Если мы укрепимся на Дарданеллах, Англия не отва-жится на войну с нами и тогда ключи от Константинополя навсегда окажутся в наших руках, — продолжал Жабинский, — К этому времени я мечтал бы командовать полком гвардии и грудью защищать Царьград!

— Мечта прекрасная, князь, но в эти годы ей не суждено сбыться, — возразил Кнорин. — Вы еще молоды, и у вас все еще впереди. Я даже готов выпить за первого губернатора Константиноиоля-Царьграда князя Владимира Петровича Жабинского!

— Спасибо, ваше превосходительство! — непритворно поклонился Жабинский.

Аполлон Сергеевич наполнил рюмки, и они отпили по большому глотку. Жабинский с почтением и любовью смотрел на Кнорина; он считал уже неприличным спорить с ним и разубеждать его. Лучше будет, если они останутся каждый при своем мнении. Но генерал еще раз мог удостовериться, как печется о славе и могуществе России его молодой друг, какими благородными помыслами занята его душа. Кнорин продолжал с улыбкой глядеть на своего молодого собеседника, находя образ его мыслей очень правильным и печалясь о том, что судьба лишила его такого дара — сына у него нет, а дочки это дочки, они не сохранят ни фамилии, ни гордой чести его рода. Наверное, господь бог награждает достойных сыновьями, а недостойных наказывает дочками! Тут же возразил себе: а разве генерал Петр Васильевич Жабинский был достойнее? Грешили-то небось вместе!..

— Ваше превосходительство, если для меня Константинополь все еще мечта, то вы уже успели побывать в этом прекрасном городе, — проговорил Жабинский, — Пусть не в качестве победителя, а гостя. Но вы его видели! Что можно сказать о нем?

— Повторить ваши слова, князь: прекрасный город! — ответил Аполлон Сергеевич, — Там все еще живет византийской историей, и каждого турка в нем видишь чужеродным телом.

— Иначе и быть Не может! — живо отозвался Жабинский.

— Изумительна бухта Золотой Рог, утопающая в зелени, овеваемая влажными и свежими ветрами, — продолжал Кнорин. — Я стоял на берегу бухты и представлял себе давние битвы. Печально, что победу в них одержали турки!

— А святая София? Вы, конечно, ее видели?

— Ни с чем несравнимый храм! Прекрасны Исаакиевский и Казанский соборы в Петербурге, чуден Василий Блаженный и древние храмы Кремля. Но святая София захватывает дух и своими размерами, и своими богатствами. Да и построена она почти полторы тысячи лет тому назад!

— Я еще буду в этом храме! — убежденно произнес Жабинский.

— Говорят, когда подъехал к новому храму император Юстиниан, — продолжал, словно подзадоривая, Кнорин, — он, строивший этот храм и знавший каждый его камень, не мог удержаться, чтобы не воскликнуть: «Благословен бог, избравший меня для такого дела! Соломон, я победил тебя!»

— Он и сейчас так же великолепен, как и прежде? — нетерпеливо спросил князь.

— Копечно, в меньшей мере, но он продолжает оставаться великолепным, — ответил Кнорин. — В прежние времена он был богаче. Престол его из чистого золота и тысяч драгоценных камней. Выполняли его самые искусные мастера. Прекрасной работы двери сделаны из кедрового дерева, украшены слоновой костью, янтарем и золоченым серебром. На алтарь было израсходовано сорок тысяч фунтов одного серебра.

— Какое богатство! — заметил Жабинский.

— Ночные службы являли собой необыкновенное зрелище: зажигалось сразу шесть тысяч золотых лампад.

— И ничего этого уже нет! — вздохнул Жабинский. — Варвары!

— Кое-что уцелело, но осквернено невероятно, — сказал Кнорин. — Даже изображения святых, выполненные много веков назад искуснейшими живописцами, замазаны и испорчены: турки сделали в храме святой Софии свою мечеть, а мусульманская религия, видите ли, запрещает иметь образа в мечетях!

— Мусульманская религия может поощрять только варварство! — гневно бросил Жабинский.

— Знатоки утверждают, что кирпич для храма делался в Родосе и что на каждом камне начертана такая надпись: «Бог основал ее, бог окажет ей и помощь».

— Эта помощь придет в лице русского солдата! — сказал Жабинский.

— Так за что же выпьем еще? — спросил Кнорин.