Шипы и розы

Это сказал возчик, который буксировал Морозенко. Раздались шумные, веселые аплодисменты.

— Ладно, — шепнул мне Морозенко, — я эти аплодисменты принимаю как аванс за показательную ходьбу на лыжах.

Морозенко был человеком талантливым, самолюбивым, следовательно — настойчивым.

Через два года я в том же колхозе объявлял так:

— Сейчас выступит молодой композитор, талантливый музыкант, автор «Лыжного вальса», и лучший лыжник факультета Григорий Морозенко.

— Это верно, — отозвался кто-то из публики. — Лично видел.

Это сказал возчик, наш старый знакомый.

Морозенко исполнил «Лыжный вальс». В нем было и скольжение, и залитые солнцем сверкающие поляны, и захватывающий дух спуск, и стремительное движение вперед.

Вполне талантливый вальс.

КАК Я БЫЛ ВРАЧОМ

С Алексеем Боровковым мы не виделись шесть лет, со дня окончания института. Приехав в город Н., я направился к нему.

— Ты женат? — спросил меня Алексей еще в дверях своей квартиры.

— Нет, — чистосердечно признался я.

— А я женился, — сообщил он таким тоном, словно первым в мире совершил этот самоотверженный поступок.

Ровно две минуты Алексей потратил на справку о моем здоровье и успехах. Я же, чтобы не спросить его, счастлив ли он, просто так, здорово живешь, осведомился, продолжает ли он играть в футбол.

— В футбол?! — забегал по комнате Боровков. — Да ты же ничего не знаешь, ты же не женат! А я женился два года назад. Первый год моя Людочка еще разрешала мне играть. Вернее, не Людочка, а ее родная тетка, двоюродный дядя, троюродная бабушка, черт, дьявол, хромой бес. А в прошлом году вся эта директивная родня дала указание: поскольку я назначен заместителем начальника цеха, то мне уже не подобает, как они говорят, гонять мячики. В крайнем случае мне разрешалось быть судьей. Это все-таки солидней.

— И ты подчинился? — осторожно спросил я.

— Ах, ты же не женат! — ехидно усмехнулся Боровков. — Тебе хорошо рассуждать. А ты попробуй веселиться, когда твоя жена по целым неделям не обращает на тебя никакого внимания, когда каждый вечер твоя супруга уходит к этой проклятой тетке. Нет, подобной тетки нет во всем подлунном мире! Представь себе: ханжа со щучьим лицом и к тому же ведущая церковная активистка. В этом году меня назначили заместителем главного механика. Хорошо? Прекрасно? Но моя Людочка, вернее — ее родня, уже не дозволяет мне показываться на стадионе даже в качестве судьи.

«И ты подчинился?» — хотел было я спросить, но, вспомнив, что я еще не женат, промолчал.

— Вот сегодня, например, я обязан судить календарный матч нашей зоны, а мне приказано собираться в гости к тетке. Сегодня какой-то церковный праздник — и ты изволь сидеть в кругу разных святош и слушать, допустим, как один комсомолец перед смертью просветлел и якобы завещал похоронить себя «по-божьему» и одна женщина лично видела, как его комсомольский билет тут же превратился в пепел. Понял, какая химия?

И вообще я перестал читать, заниматься спортом и начал толстеть, то есть черт знает что… Я скоро начну носить вязаные жилеты и ходить с палочкой. Я и Людочка тем занимаемся, что ходим в гости либо сами принимаем гостей.

«Странно, — хотел было сказать я, — тем более, что ты, Алексей, всегда был таким стройным, ловким, сильным и притом волевым, напористым, непоколебимым». Но… промолчал, поскольку у меня еще нет своей Людочки и такой массовой родни.

— Но сегодня я в гости не пойду, — стал заклинать Алексей. — Я еще утром подержал термометр над зажженной спичкой и показал Людочке, что у меня 38 и одна десятая. Сегодня я не пойду… Не-е-е-е-т. Пойду на бой, на разрыв, но к тетке — ни за что! — как лев, рычал мой старый боевой друг. — Вот увидишь! — грозился он.

— Куда ты, Алешенька, не пойдешь? — вдруг из соседней комнаты послышался чистый ангельский голосок. И в дверях появилась Людочка, молоденькая, милая, с чудесными голубыми глазами.

Рык мгновенно прекратился, и грозный лев превратился в жалкого пискливого котенка.

— Я… я… кисанька, не могу пойти, — залепетал бывший волевой, бывший непоколебимый Боровков. — Вот врач, — указал на меня перетрусивший котенок. — Доктор приказал мне быть дома и полоскать горло, потому что у меня 38 и одна десятая.

Утверждаю, что в эту минуту не у Алексея, а у меня поднялась температура до 38 и одной десятой.

В эту тягостную минуту я как-то невольно обратил внимание на носик Людочки. И я все понял. Это был чуть укороченный, чуть вздернутый, глупый, самоуверенный и весьма властный носик. Я понял, что справиться с таким носиком очень трудно, даже невозможно. Его ничем не переубедишь.

— Доктор, что у него? — прищурив небесные глазки, недоверчиво спросила Людочка.

Я стал форменным образом мычать. Но недолго. Медлить нельзя было, и я сообщил носику:

— Явление временное… Но интеллектуальное, индивидуальное, спазматическое, миокардическое.

— Вот видите, а он судит футбольные матчи и бегает по полю со свистком, как ненормальный. Конечно, никаких футболов. Доктор, напишите, пожалуйста, рецепт.

Людочка подошла к письменному столу и решительно придвинула ко мне большой блокнот. Делать было нечего, Я написал: