Шишкин

— Ну, ну ладно. Часовню и стройте, а я памятник… — желчно говорит Иван Васильевич и сердито стучит своей суковатой палкой по ветхому полу балкона, приделанного к беседке. — Вот вам теперь, — продолжает он, несколько успокоившись, — это вот теперь взвозы у нас худы и круты: грязь стоит по колено, подняться с бочкой у лошади силы не хватает. Фонтаны в городе спорчены, воды хорошей нет, — вот это дело подходящее, как вы об этом думаете?

— Поправить бы точно что надо, — говорит один.

— А примерно сказать, на какие суммы? — скрашивает торопливо другой.

— Полагать надо — на городские.

— Конечно, на городские, а то на своя, што ли? — говорят несколько человек вдруг.

Иван Васильевич грустно усмехается.

— Ну на городские, — говорит он, — а велики ли оне?

— Все же, должно, есть таки…

— Как не быть, все же город…

— Как не быть, — передразнивает Иван Васильевич, — а много ли их есть-то? Три гривны с пятаком! Вон говорили, что нужно с хлебных амбаров сбор сделать в пользу города, ну что же вышло? Сами говорили, а как пришло дело к тому, что деньги давай, так и стали отговариваться: после да после…

— Не нагие это дело, Иван Васильевич, как обчество, как будет угодно обчеству…

— Мы во всякое время, как только обчество…

— Ну обчество… а мы-то что же, разве мы-то не обчество?.. Всякий так-то станет говорить, чего же хорошего? Потому у нас все и идет, прости Господи, хуже татарского…»

«Да, прав Кавитон Иванович, — размышлял иной раз Иван Васильевич, — мы, христиане, живем для вечности и должны непрестанно готовиться к исходу своему, зная, что лежит человеку смерть, потом же Суд, что еже сеет человек в сей жизни, то же и пожнет, что Бог поругаем не бывает и еже обещает, то и совершит… И в мире без труда и напряжения ничего лучшего не приобретают».

Книгу об истории Елабуги, присланную из типографии, положил на столе. Иной раз в минуту свободную, перелистывал, читал, вспоминая тот или иной момент работы над ней.

«Я, как старожил своего города, находясь в преклонных летах, хочу на память потомству рассказать историю своего родного города от начала его и намерен постепенно довести рассказ свой до настоящего цветущего его состояния, — писал он во вступительной части книги. — Единственным побуждением к этому труду была только одна-единственная моя любовь к родине, — на цели и звание ученого я не претендую, а потому и уверен, что читатель извинит мне все недостатки относительно слога и течения мысли, какие найдет, может быть, в моем описании…»

В продолжение многих лет Иван Васильевич делал записи в тетради о важнейших событиях, случающимся в городе и родной семье. Так и назвал ее — «Записки достопримечательностей разных».

В один из морозных январских дней 1832 года в ней появилась следующая запись «…генваря 13-ой, в среду, в начале 12 часов ночи родился сын… крестил его Шишкин Иван Васильевич (старший брит Ивана Васильевича. — Л. А.)… с дьяконом Павлом.

При крещении дали младенцу имя — Иван.

Родился Иван Иванович Шишкин через неделю мосле Крещения Господня, в день, когда можно было бабам елабужским стирать белье в реке, на которой происходило крещенское водосвящение. Ранее того дня считалось большим грехом приходить с бельем на реку. Живо было такое неверье в народе. Нарушители дедовского завета считались приспешниками и помощниками черта, так как при погружении святого креста в воду вся нечистая сила, в страхе и ужасе, не помня себя, бежала от него и, хватаясь за белье, которое полоскали в проруби, выскакивала наружу.

В Елабуге вообще свято соблюдали древние традиции. Люди отличались почтением ко всему старинному. Часто ходили в церковь, служили всенощные на дому, «поднимали на дом образа», совершали хождения в отдаленные монастыри — и вместе с тем боялись леших, верили всяким приметам, снам, гаданьям. А сколько легенд ходило о чудесных силах трав, о разбойниках, прятавших клады в таинственной суровой глуши лесов!

Здесь жили верой и преданиями. Сколько их довелось услышать в детстве Ванечке Шишкину. И замирало сердце, когда брал с собой в поездку недальнюю отец и въезжали они в строгий Танайский лес. А вдруг чудище какое выглянет из таинственного оврага? Вдруг кусты раздвинутся и выбегут разбойники? Сколько о них от маменьки довелось слышать. В то время свежа была намять о пугачевщине и разбойниках волжских, бродивших когда-то по дремучим лесам. Сказывали, одного из детей разбойники схватили за ноги и размозжили ему голову об стену дома на глазах кормилицы. Как тут не трепетать от ужаса, слушая эдакие рассказы.

По вечерам при свете олеиновой лампы собиралась семья Шишкиных в гостиной, и принимался тятенька вслух читать газеты, судить о городских новостях и непременно, на радость ребятишкам, сводил разговор к старине, давно минувшим событиям.

Заслушивался Ванечка рассказами с увлечением, воображение переносило его беспрестанно в мир иной и отвлекало более и более от мира положительного. Все это развило в нем характер восприимчивый, страстный.