Шкаф с кошмарами

Каким-то чудовищным усилием воли мне удалось повернуть голову к источнику голоса. Если бы я мог кричать, именно сейчас я бы закричал во всю силу легких. Потому что вместо ожидаемой Олеськи в поле зрения вползла морщинистая старушечья голова, чьи бескровные губы, почти не отличимые по цвету от остальной кожи, шептали сейчас мантру о глупом папке, попавшем в ловушку. Я смотрел и не мог связать между собой разрозненные детали. Платье. Олеськино любимое белое платьице в цветочек, из которого торчит тонкая морщинистая шея гауфовской ведьмы. И босоножки тоже Олеськины. Так и не сняла… Но торчавшие из босоножек ступни, кривые пальцы которых венчали желтые скрученные ногти, не могли принадлежать одиннадцатилетней девочке. Я не решался посмотреть в ее глаза, страшась того, что могу там увидеть. Мне хватало того, что на уровне сморщенной шеи вместо белокурых локонов болталась выцветшая седая пакля грязно-пепельного цвета. В этот момент я даже не знал, что страшнее: умереть, будучи досуха высосанным каким-то дурацким аквариумом, или заглянуть в глаза существу, по непонятной причине одетому в платье моей дочери. Заглянуть, чтобы понять – оно и есть моя дочь. На миг даже мысли о скорой гибели отошли на второй план, померкли перед новым, по-настоящему чудовищным ужасом. Тогда-то ко мне, стоящему перед аквариумом на коленях, точно дикарь, впервые увидевший прозрачную стекляшку, наклонилась седая карликовая ведьма, занявшая место моей Олеськи. Худенькое тельце просто заслонило мне обзор, давая возможность как следует рассмотреть все цветочки на платье, складывающиеся в траурный венок. Присев передо мной на корточки, существо совсем по-детски растопырило в стороны исцарапанные коленки. Оно еще раз прошептало что-то про «глупого папку, который лезет куда не надо», а затем ловко сцапало ползавшего по полу «черныша».

Недовольно пискнув, хомяк по короткой дуге полетел прямо в аквариум, точно смятая бумага в мусорную корзину. Едва лишь мохнатый комок приземлился среди вороха газет, я почувствовал, что тело наконец-то начинает меня слушаться. Но, даже несмотря на это, руку мне пришлось буквально вырывать обратно. Как будто аквариум был доверху наполнен невидимой цементной смесью, которая уже практически застыла. Отчасти это было даже хорошо, насколько вообще что-то может быть хорошим в такой ситуации. Сосредоточенный на спасении, я постарался выбросить из головы то, что увидел в краткий миг, когда маленькая седая ведьма присела рядом со мной. Нет, мы не встретились глазами, Бог миловал. Но того краешка ее взгляда, что я все же зацепил, мне хватило по самое горло. Потому что в маленьких девочках нет и не может быть такой усталой мудрости… и той расчетливой уверенности, с которой она бросила хомячка в стеклянную ловушку… Сказать, что это меня напугало – значит, ничего не сказать.

Рука освободилась с резкостью вылетевшей из бутылки шампанского пробки. Мне даже показалось, что где-то на самой грани слышимости раздался оглушительный хлопок. По инерции я откинулся назад, болезненно приземлившись на собственные ноги, и тут же схватился за сердце. Неосознанно, на каких-то рефлексах. Люди часто так делают, когда понимают, что чудом избежали смерти. В нелепой позе сидя на полу детской, я массировал грудь, судорожно глотая воздух. Медленно осознавая, что мне только что невероятно повезло. Хомяку, к примеру, повезло гораздо меньше. Даже не глядя на аквариум, я мог с уверенностью сказать – «черныш» умирает. Из аквариума доносились какие-то хрипы и жалостливый писк. Еле слышно царапали стекло тонкие, почти прозрачные коготки. Не было никакого желания глядеть на мучения обреченного существа, но какая-то часть меня, движимая болезненным любопытством, просто жаждала этого. Мечтала увидеть, что же должно было произойти со мной, не вмешайся Леська.

Я поднял глаза как раз вовремя, чтобы увидеть печальный финал подменыша. В первую секунду у меня возникло ощущение, будто хомяк состарился. Лоснящаяся чернотой шубка свалялась, кожа на мордочке стянулась, обнажив длинные тупые зубы, глазницы провалились внутрь. «Черныша» мотыляло из стороны в сторону. Заплетались тонкие лапы, подрагивала, точно под ударами тока, слипшаяся шкурка. Хомяк пищал не переставая, но его протесты с каждой секундой становились все тише. Судя по всему, умирать было больно. Но не это поразило меня до глубины души, не это погнало полчища мурашек по всему позвоночнику, от копчика до затылка. А бесстрастно наблюдающая за смертью питомца Леська.