Шкаф с кошмарами

Перед глазами стремительно темнело. Сергей уже не пытался кричать и только прислушивался к тому, как вытекает из него кровь. Не в силах ускорить собственную смерть, он отсчитывал секунды и мгновения, страшно боясь не успеть умереть до того, как тварь начнет пожирать его, еще живого. Смотреть в застывающие глаза и вырывать из тела дымящиеся в прохладном воздухе пещеры куски мяса. Но еще больше он боялся, что где-то, вне здесь и вне сейчас, точно такая же тварь тащит по точно такому же тоннелю кричащих от ужаса Галю и Пашку.

Потому что оно вечно сидит под миллионами миллионов кроваток, коек, диванов и просто выжидает, когда в него поверят…

…под миллионами миллионов кроваток…

…одновременно.

Убийца Зеленоглазых Блондинок

В кино и книгах связь между преступлениями обнаруживается легко и непринужденно. Серийные убийцы всегда оставляют метку, своеобразную подпись художника, чтобы у главного героя не возникло сомнений в том, что он идет по верному следу. В кино взмыленный патрульный ворвется в полицейский офис и взволнованно доложит:

– Капитан, у реки найден труп зеленоглазой блондинки! Второй за четыре года!

И проспиртованный седой капитан, которому осталось три месяца до пенсии, побледнев, скажет:

– Боже милостивый, это же Убийца Зеленоглазых Блондинок!

Чушь. Ересь. В реальности вы никогда не поймаете серийника, если он этого не хочет. Просто потому, что далеко не все уносят деталь туалета для коллекции или суют в рот покойнику редкую бабочку. И еще потому, что только клинический идиот будет подкармливать личного темного демона рядом со своим домом. Это как неписаный цыганский кодекс не воровать там, где живешь.

Другой город – чужие охотничьи угодья, незнакомые, опасные. Они требуют времени, изучения и удвоенной осторожности. Но если серийник умен – а он умен, не сомневайтесь! – хитер – а серийники полны звериной хитрости! – и способен хотя бы частично контролировать изматывающую жажду смерти, что нашептывает ему на ухо фантазии, полные крови и крика, – то ни один даже самый гениальный следователь не свяжет убийство зеленоглазой блондинки в Самаре с аналогичным случаем в Архангельске. Хотя бы и потому, что просто не узнает о нем.

Вот, скажем, мой случай. Одна жертва раз в три месяца. Четыре жертвы в год. В масштабах огромнейшей страны – ничтожно мало. Четыре кусочка сахара на тысячелитровую цистерну воды. Никто и не заметит. Как связать между собой не только эту четверку, но и всех остальных, что погибли за долгие годы, в единый мрачный след из крестов и надгробий? Особенно если у жертв разный возраст и размер груди, а по цвету волос они варьируются от платиновой блондинки до жгучей брюнетки. Ничего общего. Разве что все они женщины… В отсутствие иных зацепок упертому следователю сойдет и такая. А если есть ниточка, то и клубок рано или поздно распутается до конца. Правда, тут, как в страшной сказке, цена может оказаться непомерно высокой.

В моем случае это произойдет уже совсем скоро. Сколько веревочке ни виться… Я балансировал на грани тринадцать долгих лет. Время сожрало карьеру в полиции, молодость, здоровье, силу, и все равно осталось голодным. Разум пока держится, ускользает от сточенных зубов Хроноса. Ну, мне так кажется. Я уже не так резок и вынослив, как раньше, и это понятно. Но я все чаще задумываюсь о том, верный ли путь я выбрал, а это, как мне кажется, подход разумного человека. И при этом – кривая дороженька. Нельзя сомневаться. В себе сомневаться нельзя.

Завтра годовщина, и, как всегда в такие дни, воспоминания особенно ярки. Я помню безжизненные пластиковые глаза, похожие на бильярдные шары в обрамлении щеточек ресниц. За тринадцать лет я видел уйму трупов и могу твердо сказать – глаза всегда пусты. Все якобы застывшее в них – ужас, удивление, боль – все то, что так любят живописать литераторы, – на самом деле увековечивается мимикой. Глаза же становятся пустыми, потому что из них уходит душа.

Я помню тело, кукольно-неживое, подломившее под себя колени, разбросавшее локти в подобие свастики. Каштановые волосы, блестящие, недавно окрашенные, художественно разбросаны по ковру. Багряная струйка, засохшая в углу приоткрытых алых губ. Она куда-то собиралась. Столько времени прошло, я уже и не вспомню. Мы только-только вернулись из Турции – первый совместный отпуск, первый раз за границей, – и Ольга была шоколадная от загара. Красивая. Поломанная. Мертвая. И я ползу к ней, впиваясь пальцами в ковер.

Помню все, кроме лица Ольги. Ольга – моя жена. С нее все началось.

По крайней мере, для меня.

* * *

Ира живет в пятиэтажной хрущобе, на третьем этаже. Подъезд чистенький, тихий, большинство соседей – пенсионеры. Зимой они смотрят ящик на повышенной громкости и выползают до магазина или в поликлинику, а сейчас, в разгар лета, безвылазно сидят на дачах. Подъезд божественно прохладен и пуст. Лифта, конечно же, нет, но за три часа никто так и не нарушил тишину каменных ступеней. Лишь раз хлопнула входная дверь, и кто-то долго возился внизу, кажется, принесли почту.