Шкаф с кошмарами

Снятую одежду я аккуратно складываю в пластиковый пакет. Забираюсь под душ, обжигающе-горячий, парящий. Остервенело тру кожу мочалкой. Никакого мыла или шампуня. Я уничтожаю свой запах, ни к чему заменять его новым, искусственным. Переключаю душ на холодную воду и с полминуты, пока зубы не начинают клацать от холода, наслаждаюсь кристальной ясностью разума. В какой-то момент чувствую на себе чужой взгляд: Ира пришла в себя. Мне неуютно, но не оставлять же ее одну в комнате. Даже хорошо зафиксированное тело иногда способно на чудеса. Я знаю, я научен. Вопреки ледяному душу я заливаюсь краской стыда. Все-таки хорошо, что я взял свежие трусы. Расхаживать перед Ирой голышом было бы как-то… совсем неправильно.

После душа старательно обнюхиваю себя. Пахнет водой. То есть ничем. И это именно то, чего я добивался. Ира старается вжаться как можно глубже, втиснуться в стену, просочиться в соседнюю квартиру. Она задушенно мычит и отчаянно брыкается, когда я за ноги вытаскиваю ее из ненадежного убежища и несу в гостиную. Странно, но впервые за долгие годы я ощущаю жизнь. Засада, охота ли взбодрила меня или ощущение близкой развязки?

Я не разговариваю с Ирой, не пытаюсь ее успокоить. Что мне сказать? Я не причиню тебе вреда? Уже причинил, шишка на затылке не даст соврать. Все будет хорошо? Это неправда. Никогда не бывает, чтобы хорошо было все. А в этом деле все кончится плохо с вероятностью девяносто процентов. Хотя, пожалуй, даже девяносто пять. Десять процентов на благополучный исход? Не слишком ли я оптимистичен? Но даже эти крохотные пять процентов заставляют меня думать, что все не зря. Сказать же я должен только одно, но так, чтобы Ира поняла: у нее есть единственный шанс выкрутиться и другого не будет. Я наклонюсь к ней и самым убедительным тоном, на который только способен, скажу:

– Ира, в полночь к тебе придет Чудовище…

* * *

В снах и воспоминаниях Ольга похожа на недоделанного андроида из фантастических фильмов. Тело, проработанное до мельчайших деталей: созвездие родинок над ключицей, темные ареолы вокруг сосков, чуть отросшие светлые волоски на лобке, характерный шрам от противооспенной прививки на левом плече. При желании я даже могу вспомнить цвет маникюра. А вот с лицом – беда.

В обрамлении каштановых волос я вижу болванку, заготовку настоящего человеческого лица. Цвет глаз? О чем вы?! Я не помню даже их разрез. Гладкие, затянутые кожей впадины – вот во что время превратило глаза, которые я боготворил, которые целовал, в которые смотрел, забывая обо всем на свете. Нос, скулы, форма губ… был ее рот маленьким и аккуратным или чувственно-большим? Все, что выше шеи, больше напоминает застывший пластик. Но вряд ли глаза были зелеными. Я бы запомнил.

Лучше всего я помню живот, хирургически-аккуратный разрез, вспоровший гладкую кожу справа, под ребрами. С виду совсем неопасный, крови вылилось немного. Но, вот незадача, через эту небольшую пробоину из Ольги выпорхнула жизнь. Патологоанатом, не отводя взгляда, рубанул правду-матку. Почему-то считается, что полицейским можно говорить любую дичь, не смягчая. Привыкшие, дескать, огрубевшие шкурой и душой. Через этот разрез убийца удалил моей жене печень. Так и сказал «удалил», словно проштрафившегося игрока с поля. И да, Ольга в тот момент еще была жива.

А дальше словно в тумане. Я действительно с двух ударов «удалил» патологоанатому передние зубы, или это было в каком-то фильме? Вроде бы человек не виноват, да и вспышки гнева мне не свойственны. Но разодранные воспоминания хранят громогласный вопль: «Отставить! Капитан, отставить, я сказал!», чьи-то руки, удерживающие меня, и отрезвляющую боль в костяшках.

Капитан… Они подходили ко мне вереницей, безликой шеренгой, упакованной в одинаковую форму, убеждали держаться, клялись, что не видать им ни сна ни отдыха, покуда мерзавец не будет пойман, и почему-то называли меня просто капитаном, словно я уже тогда лишился имени. А может, и это мрачное паломничество я тоже видел в каком-то старом фильме. В фильме про Убийцу Зеленоглазых Блондинок.

Хотя с именем, похоже, правда. Я действительно его лишился в то лето. Навсегда потерял между страницами ненужного паспорта. Уже лет десять, как мне не доводилось общаться с людьми, которым бы понадобилось мое имя. «Мужчина», в сумерках даже «молодой человек», изредка нейтральное «уважаемый» – вот во что я превратился. Меня даже патрульные не останавливают. Видимо, чувствуют во мне пусть бывшего, но своего.