Шкаф с кошмарами

Должно быть, все кончилось быстро, хотя эти минуты показались Егору вечностью. Агата порывисто встала, пропадая из поля зрения. Крюк в животе впивался все глубже и глубже. Боль на время подменила собой мысли и чувства. Подменила самую жизнь. Стараясь не потерять сознание, Чернов слушал, как Агата ходит где-то рядом, шмыгает носом, заливается истеричным плачем, а следом – не менее истеричным смехом, ругается… хрустит костями… чавкает сырым мясом… жадно рычит.

Когда наконец нашлось достаточно сил повернуть голову, Чернов столкнулся с Агатой взглядом. Стоя на четвереньках, по-паучьи отставив локти, она, обнаженная, неотрывно смотрела на него и вылизывала пол длинным раздвоенным языком. Живот ее безобразно отвис, растянулся, шлепая по влажному от слюны паркету. Тело Старой исчезло.

– Прости, прости, прости… – беспрестанно извиняясь, Агата слизывала кровь. – Прости, я не хотела, чтобы ты это видел. Я могу сделать так, чтобы ты все забыл. Я могу, Егорушка, я теперь все могу, поверь…

Так сделай, сделай же так, хотел заорать Чернов. Но вместо этого застыл с разинутым ртом, бережно обхватив скрюченными пальцами разрывающийся живот. Улыбаясь, Агата придвинулась вплотную, жарко дыша Егору в лицо. Так близко, что можно было разглядеть розоватые волокна мяса, застрявшего между крепких ровных зубов, и почувствовать железный запах свежей крови.

– …но я не буду. Хочу, чтобы ты помнил. Хочу, чтобы ты мучился, чтобы с ума сходил, чтобы по ночам от кошмаров просыпался. Слышишь меня? Хочу, чтобы тебя упекли в психушку, чтобы все близкие думали, что ты псих. Я как представлю тебя в смирительной рубахе, вся теку!

Она вскочила, утирая окровавленное лицо предплечьем, туго набитый живот колыхнулся из стороны в сторону. Как ни сильна была боль, Чернов почувствовал омерзение.

Агата повернулась к окну – и шторы сорвались на пол, вместе с карнизом. По полу, звеня и подпрыгивая, покатились желтые кольца. Сама собой повернулась ручка, широко распахивая раму из белого пластика. В открытое окно, радостно кувыркаясь в потоках теплого воздуха, повалил снег. Агата подняла упавший карниз, грациозно перекинула через него ногу, будто садясь на велосипед.

– Я тебе противна, я вижу, но это все для девочек, Егорка. Для наших девочек. – Алый рот широко улыбался, ладонь поглаживала округлое брюхо. – Они уже растут, и им нужно питаться.

Не прощаясь Агата вылетела в окно, исчезая в рое крупных снежных мух.

Скрючившись от боли, Егор бессильно проводил ее глазами.

Снег опускался ему на лицо и не таял.

Еще один Роанок

– Только представьте себе: поселок полностью оторван от внешнего мира. Строго говоря, туда даже дороги нормальной нет. Настоящий, как это говорят? Медвежий угол? Это первое. Красноярская тайга, дремучий север. Так вот… Всего населения – двадцать восемь человек. Это второе. Почти сплошь старики и старухи с довольно темным прошлым…

– Это третье? Деревня уголовников – такой себе мотивчик…

– Mon Seigneur, не перебивайте меня. Но вы правы, третье вытекает именно из этого факта. Люди с темным прошлым не любят внимания. Из всех сношений с цивилизацией – раз в три месяца закупка провианта, патронов, семян… ну что там еще может понадобиться в Сибири? Они не ходят в гости и не принимают гостей, а со своими проблемами разбираются самостоятельно. Порой довольно радикально.

– Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните…

– Я не закончил.

– Тысяча извинений, Распорядитель. Продолжайте.

– Здесь мы имеем уникальную локацию, до происходящего на которой никому нет дела. Никому, слышите? Ни до чего. Всегда остается возможность, как это говорят? Соскочить.

– Хммм… а если соскочить не получится, то… Правильно ли я вас понимаю?

– О чем и речь. В крайнем случае будет еще один Роанок, так ведь?

– Ну да, ну да… еще один… Впрочем, при таких раскладах Роанок – практически неизбежная финальная точка, мне кажется? Занятно. Действительно занятно.

– …

– …

– И что же вы скажете?

– Лично я не вижу причин сказать нет и потому говорю да. Мне кажется, все мы говорим да. Не так ли?

– Да.

– Да.

– Да…

– В таком случае хочу заверить вас, что вы не разочаруетесь. Это будет… как это говорят… отрыв башки!

* * *

На спуске машину тряхнуло особенно сильно. Голова Виктора, кемарившего у задней двери «буханки», мотнулась и врезалась затылком в стекло. Не больно, но неприятно. Отчаянно зевая, Виктор выполз из вязкого болота дремы прямиком в удушливый, тряский, дребезжащий сочленениями и воняющий соляркой салон. Распрямился, вытянул руки, насколько позволяли потолок и собственный почти двухметровый рост, сбрасывая онемение со спины и шеи. И тут же едва не поплатился за это – «буханка», словно луноход, обманчиво медленно сползающий по изрытому кратерами, пронзенному корнями сосен, вспученному древними валунами склону, ухнула на левый борт.