Шкаф с кошмарами

– Мы тоже! – округлив глаза, с придыханием выпалил татуированный. – Кто ж ее любит, проклятую?! Но ведь за знакомство – святое дело!

– Нет, извините, – повторила Мила. – И вы бы потише немного, если можно, а то бабушку разбудите.

Проворно выскользнув в коридор, она отсекла дверью протестующее «а мы настаиваем!» и недоуменное «какую, на хрен, бабушку?!».

Несмотря на сквозняки, в тамбуре неистребимо воняло сигаретным дымом. И все же здесь Миле полегчало. Оставалось лишь избавиться от засевшего в носоглотке запаха перегара и несвежего белья. Прислонившись к окну, Мила выбила из пачки сигарету и подцепила ее губами. Чиркнула колесом зажигалки, по привычке зачем-то прикрывая огонек ладонями, а когда наконец отняла руки, чуть не подавилась первой же затяжкой. В узком окошке маячило призрачное расплывчатое лицо.

– Бар-ышня, а чего вы такая невежливая? – раздался со спины уже знакомый икающий голос. – Мы к вам со всей, понимаешь, душой, а вы…

Мила резко обернулась. Давешний татуированный мужик стоял почти вплотную. И как только смог подойти так незаметно? При нормальном освещении он выглядел даже старше тридцати пяти. Глубокие морщины у висков, обвисшие щеки, набрякшие мешки под глазами, оказавшимися не черными, а льдисто-голубыми. Исходящий от него чудовищный запах дешевой водки и лука не перебивал даже табачный дым.

– Извините, я не очень хочу разговаривать.

– А я вот хочу… – Мужчина нервно облизнул пересохшие губы, придав слову «хочу» какой-то гаденький подтекст.

Покрытая мелким черным волосом рука уперлась в стену, зажимая Милу в углу. Он стоял так близко, что можно было даже разглядеть свежие прыщи, обсыпавшие плохо выбритый подбородок. Вероятно, самому себе он казался опасным и чертовски крутым, но у Милы этот бывший зэк вызывал лишь омерзение. Не страх, а брезгливость.

– Заготовку свою убери, – твердо сказала Мила, сердито выпуская дым через ноздри. Не потребовала даже – велела.

– А если не уберу? – Он наклонился вперед, обдавая девушку густыми водочными парами. – Чо будешь де…

Договорить он не успел. Неожиданно даже для самой себя Мила воткнула тлеющую сигарету прямо в покрытую наколками пятерню. Попутчик заорал благим матом, скорее от страха и удивления, чем действительно от боли. А затем резко впечатал обожженную руку Миле в грудь, чуть выше солнечного сплетения.

От удара девушку швырнуло назад. Падая, она больно приложилась виском о дверную ручку. В голове взорвался фейерверк, на несколько секунд заместивший реальность короткими яркими вспышками. Очнулась Мила уже на полу, среди плевков и окурков. Татуированный исчез, оставив после себя устойчивый запах перегара. Мила лихорадочно ощупала себя – одежда целая, шорты на месте. Значит, не изнасиловал. Да и то верно, без сознания она пролежала едва ли больше минуты.

Шатаясь, она кое-как поднялась на ноги. С трудом сохраняя равновесие, осторожно пошла вперед, опираясь на стены трясущимися руками. Шершавые, плохо обработанные доски неприятно царапали ладони, норовя загнать занозу. Никак не получалось собрать мысли в кучу. Все заслоняла багровая злость вперемешку с отчаянной решимостью наказать пьяного подонка.

– Ничегооо, скотина… – протянула она сквозь стиснутые зубы. – Сейчас… сейчас посмотрим, какой ты смелый… сука…

Пелена ярости застилала глаза. Грудь сдавило то ли невыплаканными слезами, то ли этот пьяный кретин что-то там сломал. По-рыбьи хватая ртом воздух, Мила пыталась нащупать ручку тамбурной двери. Только бы дойти до проводницы, только бы дотащиться, а там уже охрана и начальник поезда… Они устроят этому козлу веселую жизнь! Эта тварь еще плакать будет, прощения просить!

Чувствуя, что вот-вот задохнется, Мила всем телом упала на дверь, буквально вывалившись из заплеванного, провонявшего табаком тамбура. В лицо тут же дохнуло свежестью, чистой, даже слегка морозной. Видимо, кто-то умудрился открыть окно в коридоре. В голове прояснилось, подобравшаяся к самому горлу тошнота неохотно отползла обратно в желудок. Мила потерла глаза руками, будто отгоняя марево затухающей злости…

Вагон разительно переменился. Исчезли белые занавесочки и красные коврики. Пропали люминесцентные лампы. Испарились все перегородки. Даже обшивка исчезла, уступив место почему-то не металлическому каркасу, а необструганным, плохо подогнанным друг к другу доскам. Благодаря отсутствию ограничителей, создавалось впечатление какой-то безразмерности, бесконечности вагона. Лишь в ширину, от стены до стены, расстояние оставалось в разумных рамках. Противоположный край вагона терялся где-то вдалеке, сокрытый расстоянием и многочисленными женщинами, занявшими все свободное пространство.