Шкаф с кошмарами

Охотник недоверчиво покачал головой и подбросил в буржуйку полено. Туристы, более сведущие в современной технике, чем дремучий Михалыч, перелистывали снимки, увеличивали, надолго приникали к окошку просмотра. Вика молчала. Женька то и дело издавал удивленные возгласы. Наконец, вспомнив о моем существовании, протянули фотоаппарат мне. Я осторожно принял его в руку, поудобнее устроил в ладони и нажал кнопку с зеленым треугольником. На экране появилась зернистая картинка. Несмотря на маленький экран, можно было разглядеть обычный северный пейзаж: в наступающей темноте редкие голые деревья, словно обглоданные зимней стужей, тонкие кусты, растопырившие из-под снега корявые пальцы и… Зверь.

Зверь бежал взрывая сугробы, взметая в воздух пласты слежавшегося снега, но при этом практически не проваливаясь. Казалось, он несется прямо на того, кто спрятался в момент съемки за камерой, надеясь, что эта хлипкая защита сможет уберечь его от невероятной звериной мощи, которая так и перла от здоровенного волка. Белого, с огромной лохматой лобастой головой, пастью, полной острых как ножи клыков, и зрачками, желтыми, как «материковская» луна в ясную ночь.

Я перелистал фотографии назад, затем обратно и вперед. В основном на снимках были зарисовки природы (не слишком удачные, на мой взгляд) и люди, похожие на Фотографа, – то ли геологи, то ли просто старые туристы. Последние снимков двадцать были посвящены огромному белому волку. Сначала зверь был повернут к Фотографу боком, но по мере увеличения количества снимков разворачивался к нему мордой, бежал к нему, приближался, несся, словно разгневанная звезда, недовольная назойливым папарацци. Большинству кадров не хватало четкости: фигура зверя была на них размытой, и казалось, будто волк несется на задних лапах, просто очень низко наклонившись. Самой удачной фотографией была та, что я увидел первой. Первобытная мощь, ярость, независимость – всё в одном застывшем, безумно красивом прыжке, в одном только оскале. А на последнем кадре была Туристка Вика. Сидевшая вполоборота, задумчивая и тихая. И невероятно красивая. Она явно не знала, что ее снимают.

Видимо, я слишком увлекся, потому что даже не заметил, как ко мне подошел Фотограф. Заметив, какой снимок я разглядываю, он нервно выхватил фотоаппарат из моих рук, покраснел и, пробормотав «Это личное!» – забрался обратно на свой стул.

Некоторое время все сидели молча, словно переваривая увиденное. Было в этом снимке что-то, что заставляло сердце замирать. Что-то такое, отчего хотелось завыть в голос. И услышать в ответ вой родной стаи.

А потом Женька затянул себе под нос, тоскливо, протяжно. Так тихо, что даже мне приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова:

Вы холодные, снежные звери,Неисчислимы ваши потери,Гибнете сотнями в утреннем свете,

И жизнь ваша длится лишь до рассвета…

Струны звенели перебором. В буржуйке трещал, пожирая полусырые дрова, огонь. Затем Охотник крякнул и, повернувшись к Ивану, недоверчиво спросил:

– Километров сорок, говоришь?

– Сорок – сорок пять, – уверенно ответил Фотограф. – Я за два дня на лыжах больше не осилю.

– Знатная зверюга, – уважительно пробормотал Охотник. – Кто-то из твоих завалил?

– Да какой там «завалил»? – недовольно отозвался Фотограф. – Так, отогнал, напугал. Подранил, правда…

– И? – Михалыч слушал с живым интересом, даже пододвинулся к Фотографу.

– Ииии?! – передразнил тот Охотника. – Пошли по следу, да метель поднялась. Побоялись. Решили не рисковать, в лагерь вернулись. – Фотограф разочарованно вздохнул, словно осуждая осторожность своих товарищей.

– Знатная зверюга, – еще раз повторил Михалыч, качая головой. – Матерая. Тридцать лет здесь охочусь – никогда таких не видел.

– Красивый. – Я уже начал думать, что Вика совсем не умеет говорить. Голос у нее тоже был красивым – чистым и звонким. И говорила она с каким-то нездоровым жаром, с какой-то даже агрессией, не скрывая неприязни к неряшливому Фотографу. – Он – красивый, свободный! А вы? Сейчас вы смелый! А ведь если бы не ваш товарищ с ружьем, – запальчиво бросила она, – где бы вы были сейчас?

– Где? – нелепо переспросил не ожидавший такого яростного нападения Фотограф. Видя его растерянность, Вика несколько сбавила темп, но голос по-прежнему звенел напряжением.

– Там, – ответила она, уже более спокойно, – на снегу. С разорванным горлом. Он бы вас убил.

Резко и противно тренькнули струны. Женька, отложив гитару и перевернувшись на бок, удивленно заглядывал Вике в лицо. Снова повисла тишина. Которую необходимо было заполнить. Которую нужно было сломать. Разорвать. Уже давно.

– Нет, не убил бы. – Фотограф, да и все остальные с удивлением повернули головы в мою сторону. – Помял бы слегка, камеру бы поломал, но не убил. Он не убийца.

Я чувствовал, как голос мой звенит от напряжения. Как растет тщательно подавляемая до поры злость.