Шкаф с кошмарами

– Убийцами становятся из слабости, по необходимости, по глупости. – Я смотрел Фотографу прямо в глаза, чувствуя, как тот сжимается, как бледнеет. – Посмотрите на фото – он силен, умен, и у него нет необходимости травиться таким малопитательным продуктом, как вы. Он не убийца.

Ненависть вспыхнула, перегорела и оставила после себя ярость, пылающую багровыми углями, но холодную, как температура за дверью избушки.

– А вы – убийца, Иван. Убийца – по глупости. Своим безрассудством и абсолютным нежеланием думать и сопоставлять факты вы убили этих людей…

Охотник первым понял, в чем дело. И единственный не растерялся. Он метнулся к ружью, надеясь проскочить мимо меня, зная, что не успеет, и все равно пытаясь. Мне не хотелось его убивать, очень не хотелось, но начавшая трансформацию рука уже обзавелась кривыми когтями, и удар, который должен был просто отбросить Охотника назад, взорвался гейзером черной крови, ударившим в потолок и стены. Михалыч бессильно рухнул на нары к Туристам, несколько мгновений еще цеплялся пальцами за толстые доски, за разложенные спальники, затем, глухо клокоча разорванным горлом, повалился на пол.

Вика тонко вскрикнула и, закатив глаза, рухнула на нары. Залитый кровь Женька оторвал ошарашенный взгляд от мертвого Михалыча, в ужасе перевел его на меня и заскулил. Пожалуй, на его месте я бы тоже заскулил. Тело мое стремительно деформировалось. Куртка треснула вдоль спины, освобождая огромный горб, из которого лезла длинная густая белая шерсть. Измененные конечности уже ничем не напоминали руки – только когтистые волчьи лапы, невероятно большие и мощные. Но главное – лицо, кости которого, ломаясь и срастаясь вновь, стремительно превращали его в волчью морду – оскаленную и жуткую. С пастью, полной острых как ножи клыков, и зрачками, желтыми, как «материковская» луна в ясную ночь…

* * *

Отбросив в сторону поломанное Женькино тело, я обернулся к Фотографу. Он по-прежнему сидел на своем стуле, съежившийся, трясущийся. Жалкий. Я наклонился к нему, заглядывая в глаза, в надежде увидеть там раскаяние, но увидел только страх. Животный, первобытный страх.

– Вот видите, что натворили, Иван? – хотел сказать я, но из горла вырвался только низкий глухой рык разочарования. Я обхватил его трясущуюся шею огромной когтистой лапой и резким движением пальцев сломал шейные позвонки. Затем подхватил выпавший из мертвых пальцев фотоаппарат, вытащил карту памяти, бросил ее на пол и тщательно растоптал каблуком туристического ботинка. Как раз вовремя – меняющиеся пальцы ног резко вытянулись, рванулись, оставляя на ноге кожаные ошметки хорошей некогда обуви. Вожак должен заботиться о своей стае. Чем меньше знают о нас люди, тем больше шансов, что у меня будет о ком заботиться.

Я толкнул ногой буржуйку. Печь завалилась набок. Из открывшейся дверцы на волю выскочили пылающие поленья и багрово-красные угольки. Избушка занялась почти мгновенно. Это было красиво и зловеще. Пламя плясало на полу, злобно шипя вокруг луж крови, ловко карабкалось вверх по нарам, подпрыгивало от нетерпения, стараясь достать бороду Фотографа. Становилось ощутимо жарко. Подхватив на руки обмякшее тело Туристки Вики, я выскочил на улицу. Не люблю запах паленой шерсти.

Бережно положив девушку на снег шагах в двадцати от пылающего домика, я присел рядом. Стройная, точеная фигурка, затянутая в нелепые туристические шмотки, такие чуждые ей, такие лишние. Милое, симпатичное лицо, обрамленное светлыми волосами, беспорядочно разметавшимися по снежному насту.

Поднимаясь с корточек, я провел огромной лохматой лапой по ее лицу, оставляя глубокую длинную царапину…

Я ошибся, маленькая сестра. Когда вы впустили меня в свое жилье, я решил, что Охотник – наш, и я был прав. Но еще больше, чем он, нам принадлежишь ты. И я прошу прощения, что не разглядел тебя сразу.

За моей спиной ревел огонь, с треском пожирал остатки неказистой избушки. Огонь – обжора, огонь – сладкоежка. Скоро пища кончится, и он умрет, так и не насытившись.

Лишь рассветет, и белые костиПод сахарным снегом, как тонкие трости,Вырастут в поле, под музыку вьюги —Их не разыщут ни волки, ни люди…

Снег укроет тебя, маленькая сестра. И ни люди, ни волки не станут тебя искать. Проснувшись, ты сама решишь – где твой дом и с кем твоя стая. И когда твой вой достигнет луны и устремится вниз в поисках тех, кто способен его услышать, – мы будем готовы.

Мы будем ждать тебя…

Мин бол

– Айсан, это я! У нас сегодня аврал на работе, я задержусь немного. Если все нормально пойдет, часа на два всего опоздаю. Ужинать без меня садись. Если ийэ будет звонить, скажи, что я завтра перезвоню, пусть не беспокоится…

Невидимый мужчина немного помолчал – было слышно его тихое дыхание, чуть испорченное помехами на линии, – а затем резко закончил:

– Все… До вечера.

После этого диктофон противно пискнул и известил автоматическим женским голосом с ярко выраженным китайским акцентом: