Шкаф с ночными кошмарами

Когда чертово колесо остановилось на самом верху, чтобы пойти на снижение, Кейн вдруг наклонился ко мне, положил ладонь на мою шею и осторожно поцеловал. Я закрыла глаза и забыла, как дышать, и, если бы не сидела на твердом неудобном сиденье в кабинке, повалилась бы в обморок. Но я вцепилась пальцами в сиденье, хотя хотелось вцепиться в Кейна – о, да, я плохая девочка! Но ведь я с таким трудом заставила его обратить на себя внимание! Можно получить и приз! И губы его были такими приятными, вкусными и сочными…

Я остановилась и протерла глаза. Она действительно это написала? Что его губы были вкусными и сочными? От сердечек рябило в глазах, от сбивчивого кривого почерка, в котором сквозило такое возбуждение, что кое-где была разорвана бумага, голову сдавил стальной обруч.

Я прочла лишь страницу, но уже на пределе. Это личное, и это написала мертвая влюбленная девушка. Конечно, меня это не остановит от чтения, но хотелось бы больше важных деталей, а не описания того, как ей хочется съесть Кейна.

А может, этот неизвестный Кейн и есть Криттонский Потрошитель? Дэйзи Келли была полностью очарована его харизмой и комплиментами и поэтому на свой день рождения могла с легкостью согласиться на поездку в его машине.

Поменяв позу и сделав несколько глотков воды, чтобы прогнать мерзкое послевкусие после всего ранее прочитанного, я сделала пометку в записной книжке, лежащей на диване между подушками, и отстраненно подумала, что невольно стала копировать кривой витиеватый почерк Дэйзи Келли. Затем поднялась на ноги и немного размялась. В квартире пахло как-то странно, поэтому я распахнула форточку и только после этого, вновь закутавшись в плед, забралась на диван и вернулась к дневнику Дэйзи.

Опустив откровенные подробности поцелуя, включая разорванную рубашку Дэйзи Келли и размазанную на шее Кейна розовую помаду, я добралась до третьей страницы.

За спиной шторы порывались сорваться с гардин. Ветер яростно высасывал их наружу, а затем задувал обратно, натягивая, будто парус. Грохотал гром, и сверкала молния.

Ранее я просмотрела дневник Дэйзи Келли и отметила, что записи начинаются с августа тысяча девятьсот девяностого года. Последняя запись сделана в тысяча девятьсот девяносто третьем году четвертого января. Это как раз тот период, когда была похищена и убита первая жертва Мартина Грейс.

За окном так внезапно прогрохотало, что я подскочила на диване, а сердце ухнулось вниз. Я обернулась, уверенная в том, что молния попала в заброшенное здание на пустыре, и оно развалилось на части, как яичная скорлупа, но сквозь тяжелую черную пелену дождя сложно было что-либо рассмотреть. Я закрыла окно и вернулась к дневнику.

* * *

Сентябрь 1990

Мне кажется, четырнадцать – это не так уж и плохо. Хоть Кейн в детстве и говорил, что я маленькая, худая и похожа на гнома из какого-нибудь ужастика, теперь-то мы вместе. Он провожает меня домой, и утром мы вместе ездим на автобусе в школу. А после уроков иногда гуляем в лесу.

Если я правильно поняла, в августе, когда была совершена поездка на чертовом колесе, Дэйзи Келли было всего четырнадцать лет. О чем она только думала? Вместо того, чтобы сосредоточиться на учебе и своем будущем, она бегала за Кейном, пытаясь добиться его внимания. А вдруг он и был тем самым парнем, который спустя много лет отважился на ее похищение, решив завести семью?

Записи в дневнике были хаотичными, поэтому я завела будильник, чтобы не забыть поесть, и принялась читать все подряд.

Дэйзи много писала о Кейне. По ее словам, это был самый красивый и умный мальчик в школе, желающий стать ветеринаром. Я отметила, что у парня была тяга к медицине – совпадение с первоначальными подозрениями, что Криттонский Потрошитель был медиком.

Кроме восторженных абзацев о том, какие у Кейна красивые глаза и прочее, что свойственно, пожалуй, четырнадцатилетним девочкам, она писала стихи о любви и смерти. Больше о любви, а смерть была показана в ее стихах как нечто романтичное, мистическое и загадочное. Не было ни боли, ни страданий. Часто смерть выступала в роли человекоподобного существа, влюбившегося в обычную смертную, и все в том же духе.