Шпион

— Лишь бы мидовцы снова не подгадили, — мрачно произнес кто-то, — а то все сделаем, а нас — раз! — и в стойло.

Только что возбужденно галдевшие опера умолкли; все понимали реальность угрозы. Собравшийся закругляться Соломин недовольно крякнул: отпускать ребят с таким настроением было нельзя.

— А вот здесь и надо, чтобы каждый на своем рабочем месте хорошо сработал. Что у нас с обработкой «ботаников» из института? Поют?

— Еще как поют! — удовлетворенно мурлыкнул опер, ведущий допросы ученых. — Они даже на своих мам и бабушек уже настучали. Все строго по науке: генетическая трусость…

— Отлично, — сделал энергичный жест Соломин, — значит, групповое у нас по-любому уже будет. А что у нас с заключением? Черкасов из запоя вышел?

— Не, Черкасов в больнице, — поднялся опер, ведущий научные заключения о секретности, — но и здесь порядок. Нашел я пару недовольных, из тех, что прямо под Рунге сидят. Они ему такое заключение выдадут! Все пятнадцать лет лагеря икаться будет!

Опера рассмеялись.

«Ну вот, это другое дело», — мысленно зааплодировал Соломин и вскинул руку.

— Значит, все! По местам, парни! Работаем согласно плану. Завтра в восемь совещание у меня в кабинете. Петя и Саша, выносите постановление о задержании этого перца в качестве подозреваемого на десять суток. Я попробую пробить в прокуратуре. Или мы его закатаем, или он…

— Не хотелось бы… — протянули сразу несколько человек.

Полковник Соломин поправил галстук и с кавказским акцентом, подражая известному персонажу из «Кавказской пленницы», сложил губы трубочкой:

— Э-э! Сам нэ хачу!

Обрыв

Артем посадил Соню на первый же самолет, а затем долго и бесцельно бродил по улицам Москвы — впервые, пожалуй, за много лет. Да, он понимал, что подобные отношения меж людьми, скорее всего, обречены — изначально. Ему было бы так же сложно привыкнуть к миру, в котором выросла она, как и наоборот. И все-таки, даже когда он объяснил себе это со всех возможных позиций, покой в душе не наступал.

Говоря юридически, в разрушении его персонального, пусть и ложного, счастья принимала участие третья сторона, и у этой третьей стороны наличествовали злой умысел и железная уверенность в своем праве стереть в порошок все, что мешает ее планам. И Соня каким-то образом этим планам помешала.

«Неужели все-таки Юра?»

Даже если бы Артем и не учился в Высшей школе КГБ, такое подозрение должно было появиться. Уже потому, что далеко не многие знали о том, что некий Проторов может быть в претензии к гражданке США Софье Ковалевской.

«Да никто, кроме нас, и не знал!»

Но кто-то этот механизм умело запустил, и этот кто-то был достаточно влиятелен, чтобы надавить на Проторова через налоговиков, и весьма заинтересован в изменении ситуации вокруг Института кибернетической физики.

«Ох, Юра, Юра…»

Тот, прежний, Юрий Соломин прямо сказал бы Артему Павлову все, что ему нужно. Но вот этот, этот на поверку оказался иным.

«А жаль…»

Нелегал

К восьми вечера полковник Соломин знал, в общем, все. Он видел, что «норвежец» Торн Джоханссон — шпион, и он ясно понимал: максимум, что можно вменить ему на суде, — телесные повреждения средней тяжести. «Ботаники» не в счет — все ведь вокруг понимают, что гражданину РФ перед следственной машиной так и так не устоять — не позволят. Для него, как руководителя следственной бригады, сколоченной специально под создание громкого шпионского скандала, это был провал — полный.

«Позвонить?»

Этот звонок мог повернуться по-всякому, но в условиях, когда под вопросом даже твои звездочки, надо было попытаться сохранить хотя бы имя.

— Полковник Соломин, — представился он поднявшему телефонную трубку адъютанту, — я бы хотел переговорить с Глебом Арсентьевичем.

И адъютант — впервые — не стал задавать лишних вопросов, а просто соединил.

— Да, слушаю тебя, Юра, — впервые, наверное, без поддевок, серьезным, усталым голосом отозвался Белугин.

— Плохо дело, товарищ генерал, — сказал все как есть Соломин, — мне ему совсем нечего шить.

— И как ты намерен с ним поступить?

Соломин пожал плечами. Выбор был невелик.

— Ломать буду. Если понадобится, через колено.

Белугин тяжело засопел. Он понимал, как это будет происходить: иностранца сунут в камеру к реальным беспредельщикам, и уже к утру он будет видеть мир и свое место в нем совершенно иначе. Да, будут жалобы, но они и так будут, а вот доказать «норвежец» не сумеет ничего — пластиковый пакет на голове не оставляет следов от пыток, и в арсенале любого опытного следака таких «спецсредств» больше, чем пальцев на руках.

— Ну… в общем, он нелегал… знал, на что шел, — после некоторого размышления сказал генерал. — Можешь ломать — даже через колено. Я возражать не буду. Но ты уверен, что исчерпал все иные средства? Он ведь может и закрыться.

Соломин задумался. Любой профессиональный нелегал имел свои способы противостоять беспределу со стороны следственных органов. И если, скажем, Джоханссон упрется, это могло кончиться фатально.

— Ну, есть у меня еще два-три цивильных варианта, — признал он, — попробую, конечно… но если он за сутки не расколется, мне понадобится ваша поддержка.