Шпион в Юрском периоде

— Кое‑кто надеется на океан. Дескать, океан способен прокормить нас какое‑то время. Но мы гадим в него еще больше, чем на сушу, к тому же мы неутомимо плодимся, так что всегда остается этот вопрос: что дальше? Нельзя же все время воровать секреты друг у друга. В конце концов секреты кончатся. Популяция, Эл, достигнув критической массы, всегда начинает пожирать саму себя.

— Разве место над пропастью непривычно для нас? — спросил я. — Кому охота бегать в соседнее племя для того, чтобы поджарить быка? А огонь они не дают, они скрывают, как можно добыть огонь. Почему, собственно, не украсть способ добычи огня у этих жадюг и не поделиться со всеми?

— Опять украсть, — искренне огорчился циклоп. — Будущее на этом нельзя построить.

— Будущего не существует.

Наконец его зацепило.

— То есть как так?

— Будущее — наш вымысел, — засмеялся я. — Голая теория, иллюзия, взращенная нашим жалким воображением. Мы не живем и никогда не будем жить в будущем. Мы живем и всегда будем жить только в настоящем, и всегда нам придется решать сегодняшние проблемы. Украсть можно все, кроме будущего. Это подтверждает мою правоту.

— Разве, дожив до завтра, мы не оказываемся в будущем?

— Конечно, нет.

— А что же такое завтра? Где мы оказываемся, достигнув его?

— Как обычно, в дерьме. То есть в очередном сегодня.

— С тобой не скучно. — Юлай покачал головой. — Но это логика папуасов. У папуасов, Эл, нельзя просто так родить и назвать ребенка. Надо обязательно подкараулить соседа, выяснить его имя и убить, только после этого можно наречь указанным именем ребенка и впустить его в мир.

— Психи, — оценил я логику папуасов. — И ты тоже псих, Юлай.

— Возможно. Но я не люблю воров. — Он холодно обозрел меня. — Это из‑за таких, как ты, Эл, я вынужден изучать логику папуасов. Ты что‑то вроде вируса, Эл. Это только считается, что время лечит все болезни. На самом деле это не так. Шизофрению, например, время не лечит. А воры, они все — шизофреники, Эл.

— Слишком много слов, — пробормотал я.

— Ты можешь изложить короче?

— Конечно. Все просто, — пожал я плечами. — Зачем прятаться за красивыми словами, Юлай? Наверное, вы переиграли Консультацию. Наверное, так. Догадываюсь, что мы здорово рассердили вас. Но поскольку я все еще не убит, значит, вы собираетесь меня использовать. Может, обеспечите новым именем, даже внешностью. А что дальше? Заставите меня воровать? Иначе зачем вам я? А ведь это, Юлай, и означает — расписаться в своей беспомощности?

Юлай изумленно моргнул:

— Ты действительно так думаешь?

2

“Господи! Господи! Господи! Господи!”

3

Я провозился с уборкой более трех часов.

Я не торопился, протер все углы комнатки.

Пыльная оказалась работенка, зато теперь я знал каждую вещь, прижившуюся в логове Юлая. Низкий диван (я на нем спал), деревянный стол, обшарпанное кресло, не раз менявшее обивку, шкаф с постельным бельем и верхней одеждой, наконец, нечто вроде пузатого старомодного комода с выдвижными ящиками, набитыми всяким радиомусором. Радиодетали валялись и на полу, на подоконниках. Я собрал их и побросал в ящики комода. “Представляю, что творится в бункере связи”, — хмыкнул я заявившемуся Юлаю. Циклоп хохотнул, как запаздывающий гром: “Это трудно представить”.

Но мебель была только внешним кругом. Гораздо больше меня интересовал круг внутренний. Я, например, тщательно изучил постельное белье и одежду — никаких меток; перерыл комод, пошарил под диваном и под столом; удивительное дело — Юлай не хранил в домике ничего лишнего.

Несколько технических словарей, старые тапочки.

Вряд ли тут бывали когда‑то гости, я не обнаружил никаких следов.

4

Но самым тяжелым оставались сны.

Я спал в душной крошечной комнатенке, похожей на кубрик.

Храп Юлая, доносившийся из соседней комнаты, мне не мешал, как не мешали перемигивающиеся цветные лампочки постоянно включенной аппаратуры. Плевать, чем занимается Юлай, что он записывает, — я хотел выспаться на всю дальнейшую жизнь.

Вот только сны… В долгих снах я видел мертвые берега Итаки… А может, пустые берега острова Лэн… Не знаю… Странная музыка… Я просыпался в слезах.

Но чаще всего я видел себя бегущим вверх по холму.

Задыхаясь, я бежал к вершине холма — коснуться рукой небесной синевы, нависавшей так низко. Она должна быть плотной, считал я, как облака, когда на них смотришь из самолета. Я ничего так не хотел, только взбежать на холм и коснуться рукой небесной синевы.